Вокруг света 1969-06, страница 41
дома... Я наблюдала, какой притягательной силой обладает зеленый уголок в городе, ну, скажем, тот, что разбит на проспекте Ильи Чавчавадзе, неподалеку от Дома чая. Среди деревьев стоит бронзовый Давид Гурами-швили. Задумчивое лицо, разворот мускулистых плеч, книга в левой руке. Высокую фигуру поэта окружают стройные сосны. За соснами — каменная стена, зарастающая плющом. В жаркой истоме дня, усталый от духоты и длинных улиц, присядет человек на скамейку, отдохнет, почитает газету, поговорит с соседом. К соседу подойдет знакомый, и этот знакомый через минуту станет приятелем усталого человека, и они, перебивая друг друга, вспомнят дивные строки поэта... Зеленые уголки — это не только прохлада и красота города, без них трудно жить общительным тбилисцам. И, понимая это, архитекторы с завидной настойчивостью проводят в жизнь «теорию малых уголков». Шумят мягкой хвоей и пахнут смолой эльдар-ские сосны возле Черепашьего озера, и в парке на горе Мтацминда, и на беретах Тбилисского моря Наверно, нет в Тбилиси человека, который не посадил бы в своем городе хоть одно дерево... Однажды я увидела, как по каменистому, поросшему мхом откосу улицы (улица лежала как река в ущелье), перескакивая с камня на камень, откуда-то сверху прыгал тоненький ручеек. Девушка шла по улице; остановилась, увидев ручеек, подставила ладони и долго играла водой, сбежавшей с гор. И тогда показалось (по бережным движениям рук), что вода в городе — святыня. С тех недавних пор, как проложили мощный водопровод нз долины Арагви (почти по той трассе, по которой проходил водопровод, правда, более скромных размеров, во времена царицы Тамары), Тбилиси стал получать около двухсот миллионов кубометров воды в год. Но, видно, глубоко жива память о тех днях, когда Кура, поившая город, мелела летом до каменистого дна и тулух-чи-водоносы разносили по дворам драгоценную влагу в кожаных мешках... Нет, Черепашье озеро не зарастет, не обмелеет. Его уровень поднимут, и сюда будут приезжать люди, чтобы посидеть после работы часок-другой возле воды, за стаканом прохладного вина. Тби-лисцы ценят простые радости жизни. И умеют создавать то, что приносит радость... В другом конце города, там, где кончаются улицы и дома и где горы расступаются перед каждым поворотом дороги, среди желтых песчаных берегов разливается синева. Крутые волны, белые гребни, влажный прохладный ветер. Море! Настоящее море! На широкой круговой веранде, откуда видны и волны, и лодки, и горы, слышится тихая песня и чей-то нескончаемый тост за прозрачную воду, за настоящее море, за тех, кто подарил эту красоту городу. ШОТА ДМИТРИЕВИЧ КАВЛАШВИЛИ, РУКОВОДИТЕЛЬ 4-й АРХИТЕКТУРНОЙ МАСТЕРСКОЙ «ТБИЛГОРПРОЕКТА»: — Согласитесьt ни одна архитектурно-градо-строителъная традиция не возникает случайно. Мы пытаемся проследить эти традиции и по-сов ременному ввести их в строящийся комплекс. Житель нового района будет по-прежнему чувствовать себя тбилисцем, если у него будет, как в старом городе, любимое место в парке, и любимый памятник, напоминающий ему о событиях истории, и улица, как прежде, будет продолжением его дома... Традиционный тбилисский дом как бы ищет выход на улицуt открыт ей — ив этом есть свой смысл. Но как открыть улице современный дом? Новый Тбилиси — многоэтажный, тогда как старому городу многоэтажность не знакома. Отказаться от нее мы не можем: город разросся настолько, что приходится осваивать воздушное пространство. Лоджии, орнамент, просторные внутренние дворы — это лишь начало поиска, который поможет создать тбилисский вариант многоэтажного дома... НАРИКАЛА — МЕТЕХИ Ночью старый город похож на театральные декорации: чернота южной ночи и свет прожекторов делают его объемным и таинственным. Крутые переулки словно ввинчиваются в гору. Шумит невидимая свежая после дождя листва. Дом прижат к дому, за крышей угадываешь стены следующего дома, за ним — следующую крышу. Каменные ступени крутыми зигзагами приближают тебя к темной, как ночь, горе. И вдруг в небе, высоко над тобой светлая фигура женщины. В одной ее руке меч, в другой — чаша. Рядом с освещенным силуэтом четко и грозно рисуются на фоне неба башни и зубцы древней крепости. Они кажутся мне единым памятником — скульптура «Мать-Грузия» и развалины крепости Нарикала, вызывая воспоминания о трудной истории города и о спокойствии, завоеванном и оберегаемом. Увидев их первый раз из глубины прорубленного в горе переулка, я вижу их теперь за каждой крышей — они стоят над городом, на Салалакском хребте... Улицы спали, погруженные в ночь, спали машины, приткнувшиеся к ажурным воротам, спали дома — лишь кое-где на балконах кончали дела те, кому не хватило дня: мужчина читал газету, усевшись прямо под лампочкой, женщина снимала с веревки простыни, из глубины увитого плющом балкона доносился монотонный голос радио. И тек по закоулкам запах свежеиспеченного лаваша. Этот запах и привел меня в пекарню. Старичок, сухонький, легкий, в белом переднике, не удивился позднему гостю. Да и чего удивляться: то и дело в пекарню заходили его приятели — поболтать. Говорили они, старичок больше молчал, работал. Перекинув сухонькое тело через край печи (печь — словно огромный горшок, наполовину вмазанный в пол, на дне — огонь), старичок быстрым, ловким движением бросал блин на внутреннюю стенку печи Шлеп, шлеп, шлеп — падает сырое тесто. Он нагнулся еще сильнее, он весь в печи... Все стенки заняты, даже у огня нет свободного места. Пекарь берет тонкий прутик с деревяшкой на конце — расправляет скомкавшиеся края хлебов. Теперь можно бы и поговорить с друзьями. Но на полуслове обрывает себя: чувствует, хлеб готов. Насадив лаваш на тонкую хворостинку, вытаскивает из 39 |
