Вокруг света 1969-07, страница 6

что-то шепчет, хрипит, бормочет. Для удобства его совсем не выключают. «Вайгач» вызывают каждую минуту. Вот, пожалуйста, опять...

Тимощук берет микрофон.

— Я — «Вайгач»...

Рыбовоз, контуры которого

почти растаяли на горизонте, благодарит «Вайгач»: «Спасибо за помощь!»

— Счастливого плавания! — отвечает Тимощук и одновременно пытается припомнить номер злосчастного СЧС, застревавшего в канале. Все-таки вспоминает и вызывает сейнер:

— Счастливого плавания! — Филиппыч больше ничего не добавляет, глядит через смотровое стекло: там, уже на открытой воде, ветер начинает валить сейнер с боку на • бок. СЧС похож издалека на черного жука с задранными усами.

...Радио докладывает, спорит, спрашивает — мешанина голосов.

Анатолий давно установил, что между голосами радистов и тоннажем судов есть какая-то связь: чем больше судно, тем значительней и важней звучит голос радиста. У «Крыма» — баритон с покровительственными нотками старшего. У рыбовоза, того самого, что исчез за горизонтом, бас, полный собственного достоинства и напускной доверительности. А у «Вайгача»... Ну что ж, голос у «Вайгача», приходилось признать, как раз на его 228 тонн водоизмещения.

Впрочем, у «Вайгача» зато есть одно преимущество — непозволительная роскошь для судов и побольше МБ. Идут ли в эфир распоряжения Прокуса или берет микрофон Афанасий Иванович Корецкий из Штаба путины, «Вайгач» может беспрепятственно вступать в их переговоры с судами. Потому что, как никто другой, Филиппыч знает сиюминутную обстановку акватории: направление и силу ветра, и где какой лед, где набило за ночь горосы, а где вода очистилась и можно свободно пройти любой посудине. А потому он на равных участвует в переговорах и рекомендациях береговых диспетчеров и — где надо — исправляет их и дополняет.

Постепенно эфир наполнился голосами просительными. Рыб-колхозы слали заявки, чтобы как можно скорее кто-нибудь помог вытащить из ледяного

припая их СЧС. Начинается путина, и теперь каждый час дорог. В эти разговоры Тимощук не вмешивался, только слушал: это уж забота Прокуса определить очередность, зачем «Вайгачу» лезть вперед батьки... Но вот голос какого-то колхоза (тоже, наверное, печется о своих замерзших СЧС!) спрашивает у Прокуса:

— Не скажете, а где сейчас ледокол «Вайгач»? Он к нам не зайдет?

Ледокол! Ответ Прокуса никто уж не слышит — в рубке громовой хохот. Ледокол! Лешка-рулевой от смеха не может стоять и ложится грудью на штурвал. Стармех спешит вниз, чтобы передать такую новость остальной вахте и коку.

За обедом смех накатывается с новой силой. О-ха-ха! Ледокол «Вайгач»! Каково? Теперь прямой путь — в Антарктику! О-ха-ха... «А чем не ледокол», — думает Анатолий, вспоминая все, что было сделано сегодня за утро.

— Филиппыч, — слышит Тимощук голос Прокуса. — Иди к Бирючьему — надо спасать наши суда. Пойдешь с Вишневским... Он уже готов. Но гляди — осторожнее.

Тимощук представил себе Бирючий — косу, очень похожую на дельфина своими контурами. А вместо глаз — маяк. И еще он представил, как из-под Таганрога и Азова, от Ейского и Бейсугского лиманов берут разгон штормовые валы, поднимают на хребет льдины и с треском и шипением наваливаются на берега Бирючьего и Арабатской стрелки, подступают к домам поселков Счастлив-цево и Стрелковое и к поселку Садки...

С Георгием Вишневским, капитаном МБ 6055, они договорились быстро: впереди идет «Вайгач», Георгий — за ним. Надо вывести из-под Бирючьего четыре судна, а не то им крышка, раздавит во льдах.

...Над азовским мелководьем гулял десятибалльный морозный ветер. До самой ночи два буксира, кланяясь как ваньки-встаньки, двигались к Бирючьему среди разбросанных льдин. Потом ползли по промоинам и полыньям, освещая путь прожекторами. В 22.30 уперлись в кромку тяжелого торосистого льда. До ко

сы оставалось по приблизительным подсчетам миль пятнадцать.

— Филиппыч, мы стоим по маяку, — сообщил Володя Груз-нов — товарищ Тимощука, капитан одного из застрявших ПТС (приемо-транспортных судов). Он выходил на связь в начале каждого часа.

— Мы стоим по маяку, только он не горит...

«По маяку — это значит где-то у дельфиньего носа, — прикидывал Тимощук. — А как туда пробиться? И маяк не горит...»

На связь он выходил регулярно, хотя никаких особых новостей и не могло быть. Выходил скорее для того, чтобы просто слышали — помощь идет. А новости — какие же это новости: «Стоите?» — спрашивал «Вайгач». «Ага, стоим, — отвечал Грузнов почти с радостью. — А вы идете?» — «Да как сказать...» — уклончиво сообщал Тимощук. «Вайгач» долбил лед, двигался с черепашьей скоростью, шелестели под бортом льдины. А вот теперь и вовсе стало тихо — впереди торосы, нет впереди пути.

Для ночного времени диспетчерская ответила необычайно быстро. Прокус, оказывается, не уходил. Неделю он дневал и ночевал в низкой комнате с картой во всю стену и нагромождением радиоящиков.

— Константин Константинович, — говорит Тимощук, — у нас тут такое дело — дальше не пройти. Что посоветуете?

— Понял, Филиппыч, понял... Свяжусь с рыбнадзором — тут же сообщу тебе, — Минут пять в эфире стоял треск и писк, а потом сквозь него вновь прорвался голос Прокуса: — Филиппыч, приказано оставаться у кромки, вперед не лезть. До утра. До утра, понял?

Вызвал Грузнова:

— Володя, приказано до утра ждать, как у вас?

Грузнов успокоил:

— Ничего. Пока на открытой воде стоим, здесь такое озерцо образовалось. А на берегу лед лезет — ой-ей-ей! Встретимся—тогда порасскажу.

...Ураганные восточные ветры погнали на косу морские воды. Этот нажим был страшен своим постоянством и силой. Песчаные берега в конце концов не выдержали такого на