Вокруг света 1969-07, страница 7

*

пора — в нескольких местах потоки перепилили полуостров, и коса Бирючий остров стала настоящим островом. Керченские суда, те самые, что стояли теперь в плену, попробовали промерить глубину промоин — может быть, не так страшен черт? Но пятиметровые шесты не достигали дна новых каналов. Можно представить, какой чудовищной силы волны хлестали здесь в берега. Но об этом Тимощук узнал уже потом...

В восемь часов утра «Вайгач» отступил от кромки тяжелого льда... Потом машинный телеграф звякнул, и стрелка перескочила на «Самый полный вперед». Форштевень спасателя ударил в первый торос, по корпусу прошла дрожь, над льдами полетело гулкое—дзонгг! — словно кто-то с маху ударил кувалдой по пустому котлу.

«Вайгач» попятился... Дзонгг! Второй удар получился звонче, резче. Тимощук чуть прикрыл глаза, будто это ему влетел под подбородок жесткий кулак. Дзонгг! Дзонгг!!

Все-таки они двигались. Иной раз спасатель, как заправский ледокол, вылезал носом на поле и выдавливал из-под себя льды, иной раз веса буксира не хватало, и приходилось сползать назад. Но они все же двигались.

Уже три часа звенело и стонало все, что могло звенеть и стонать на «Вайгаче». От грохота ударов, тряски и вибрации, казалось, все заклепки и крепления должны давно развалиться и рассыпаться. Уже шла кругом голова у механика Николая Колесниченко от сотен звонков телеграфа: вперед! назад! назад! вперед!

И вдруг повисла блаженная тишина. Только легкое шипение да постукивание дизеля... Прошли! Впрочем, «Вайгач» и теперь шел по льду, но разве это был лед! Под бортом пускала широкие трещины полупрозрачная «скляночка» — корочка совсем еще юного льда...

И Тимощук вдруг почувствовал, что он больше всего привязан к своему «Вайгачу», пожалуй, именно из-за характера работы и из-за той особенности, которая называлась «часовой готовностью». В любой час дня и ночи спасатель должен был быть готов выйти в море.

Уходишь в кино или, скажем, к приятелю — на двери прикрепляй записку: я там-то и там-то. Вахтенный или подвахтенный разыщет при случае И тогда сломя голову — в порт...

— Филиппыч! Маяк! А вон и ПТС, — рулевой показывал направо, за холмы громоздящегося старого льда.

Караван пошел в Керчь. Впереди прокладывал дорогу «Вайгач», за ним Вишневский на своем МБ раздвигал бортами готовые вот-вот сомкнуться льдины. Два СЧС и два ПТС двигались в кильватере, стараясь проскочить по пробитому каналу. Опять «Вайгач» гудел и трясся, и не было на нем ни одного уголка, где можно было бы отсидеться в тишине и спокойствии. Ночью свободные от вахты валялись на койках без сна — какой уж сон! Будто в бочке сидишь, а бочка-то словно с лестницы катится.

Поспать удалось лишь стар-меху: на него грохот не действовал. Если бы пришлось, он мог бы, наверное, и на работающем дизеле задремать. Тимощук в полночь отправился в свою каюту. Часа два-три Анатолий провел меж сном и бодрствованием, кое-как отдохнул.

Когда он по крутым ступеням взобрался в рубку, там были только рулевой и старший помощник — Александр Светоч, совсем молоденький . парнишка. Да еще кто-то с верхнего мостика ворочал прожекторным лучом. Прожектор мало помогал. Снежные заряды необычайной густоты окружили «Вайгач».

Светоч пристроился у машинного телеграфа и время от времени вслух считал:

— Две тысячи пятнадцать... Две тысячи шестнадцать...

— Саша! — насторожился Тимощук. — Ты что?

— А, Филиппыч? — обернулся старпом. — Это я реверсы считаю. От самого Бирючьего... Представляешь, за две тысячи перевалило. Вперед-назад, вперед-назад...

Он внимательно поглядел на огромный торос, выросший в светлом прожекторном луче перед носом «Вайгача», и звякнул телеграфом. «Вайгач» начал пятиться. Отошел метров на сто пятьдесят... Снова звяк

нул телеграф: «Самый полный вперед». С наскока прошли по льду полкорпуса. «Две тысячи восемнадцать», — сказал, запоминая, старпом и взял тряпку с солью, стал протирать обмерзающее смотровое стекло.

Снаружи, на крыле ходового мостика, Тимощук постарался встать так, чтобы снег не слепил, не бил в лицо. Сменив два или три раза место, он понял, что от снега не спрятаться, но с мостика не уходил. Отсюда было видно все-таки лучше, чем из рубки. Некоторое время он глядел, правильно ли старпом выбирает слабины в массе натеров, и совсем уж было собрался вернуться в рубку, когда заметил, как красив прожекторный луч.

Когда светлый столб спускался вниз, казалось, что глядишь на дно чудного колодца. В светло-голубом пространстве крутилась снежная канитель, а внизу высверкивали искрами грани застывших глыб. Потом прожектор вскидывал дымный столб вперед и выше, и в эти минуты колодец исчезал, и перед «Вайгачом» вырастал узкий круглый туннель, по которому, как по таинственной, вмиг созданной из ничего трубе, неслись сверкающие трассирующие цепи пурги. И * вдруг... Тимощук только успел крякнуть, резко присев за ограждение мостика. Над головой раздался глухой удар, и мягкий ком скатился ему под ноги! Гагара! Она чуть дернула перепончатой лапой и замерла.

Тимощук взвесил на ладони птицу — килограмма два, а может, и больше. Он посмотрел, не осталось ли вмятины на углу рубки, куда врезалась гагара, и неожиданно расстроился. Вот тебе и юг!

За последние полчаса «Вайгач», как казалось Тимощуку, не продвинулся вперед ни на метр. Уже сорок минут они били перемычку — крепчайший торосистый лед, и все без пользы. Обойти было нельзя: справа и слева стояли такие же льды. Да и попробуй весь караван повернуть в таких тисках.

Хуже того: льды, кажется, начинают двигаться. И если ветер усилится, то наверняка придется сидеть здесь. Может, день, а может, и неделю — зажмет в торосах, пойдут тре

5