Вокруг света 1969-07, страница 65

Переехал рынок. Но разве это был только рынок, колоссальное торжище? О нет! Это было еще и зрелище. Здесь, и только здесь, в ресторанчике «Поросячьи ножки», можно было видеть часам к пяти утра дам в мехах и платьях от Диора или в бальных атласных брюках (это сейчас в моде), которые сидели, облокотись на стойку, рядом с добродушным мясником в перемазанном кровью халате и усатым водителем грузовика в кожаном кепи, который макал хлеб в соус, не выпуская изо рта окурок своей «голуаз». Только здесь... Впрочем, Halles достоин того, чтобы о нем рассказать подробно.

С ОДИННАДЦАТИ НОЧИ ДО СЕМИ УТРА

Н ачало ему положили несколько сараев, сколоченных в далеком 1185 году по высочайшему повелению короля Людовика VI. Крестьяне обязаны были свозить туда для городских ремесленников продукты. А нынешний свой вид рынок принял благодаря архитектору Бальта-ру, соорудившему в 1851 году несколько крытых павильонов. В них по ночам и разворачивался Центральный оптовый рынок. Он-то и описан у Золя, а еще раньше у Гюго, Бальзака и потом у Доде, Арагона, Бретона, воспет в стихах Жака Превера, снят в знаменитом фильме Марселя Карне.

Построенные Бальтаром павильоны существуют и поныне, а вот рынок, куда свозят продукты для миллионов жителей Парижа, раздался, расползся, захватил десятки прилегающих кварталов. Днем здесь город как город: катят, поблескивая круглыми спинами, автомобили, спешит деловой люд, и даже те, кому нечего спешить, тоже, заразившись, торопятся.

Но вот приближается полночь, и центр — двадцать пять гектаров улиц, переулков, тупиков, проездов — парижские «ажаны» перекрывают знаками «въезд запрещен». Всем, у кого на ветровом стекле нет специального пропуска. К этому времени к Парижу уже подошли с этими пропусками громадные, словно железнодорожные вагоны, автофургоны, тупоносые разлинованные рекламами рефрижераторы, похожие на айсберги грузовики, до краев наполненные снедью.

И начиналось грандиозное представление, где декорациями служили закопченные стены старинных парижских домов, сверху донизу залепленные вывесками, плакатами и надписями: «Клеить афиши запрещается». И разворачивалось представление, где необычное начиналось уже в самый момент приготовления и установки реквизита, в момент отчаянной суматохи, в которой трудно разобрать, кто постановщик, кто актер, а кто просто зевака — все на равных.

Под звездами и уличными фонарями рынок был самым оживленным местом ночного Парижа.

10 тысяч грузовиков доставляли сюда обеды и ужины завтрашнего дня: мясо и рыбу, овощи и фрукты, птицу и сыр. На этикетках ящиков, корзин и мешков — география отправителей всех департаментов Франции, стран Европы, Африки и Ближнего Востока, США и даже Латинской Америки! Каждую ночь «Чрево» «переваривало» 1000 тонн мяса, 500 тонн рыбы, 4000 тонн овощей и фруктов, 300 тонн птицы, 270 тонн сыра. За год здесь протекала настоящая молочная река — более 4 миллионов гектолитров.

К моменту распродажи, то есть к трем часам утра, когда продукты свезены и выложены, на целые кварталы растягивались горы тщательно отсортированных овощей и фруктов — от пучков зеленого лука и редиски до аккуратных плетеных коробочек с малиной. Рядом, на улицах Леско, Преш, Коссон-ри, — парад сыров. И если утверждают, что во Франции их около 300 сортов, то все их вы найдете здесь. Свозимый в «Чрево Парижа» сыр — от маленьких, величиной с нашу матрешку,- головок, до огромных, размером с автомобильное колесо, кругов — накатывается волной названий, цветов и запахов: бри, рокфор, грюйер, пармезан, камамбер... Сыр во Франции — серьезное блюдо, без него не за-* канчивается ни одна трапеза, и к нему относятся со всем приличествующим уважением.

Два павильона и окружающее пространство отданы под морские богатства — теснятся корзины с устрицами и мидиями, шевелящими клешнями креветками и омарами. Одетые в красные халаты-распашонки здоровяки ловко управляются с увесистыми ящиками, наполненными упругой, еще трепещущей ры

бой —- она выловлена накануне днем.

К рыбным примыкают мясные ряды. Висят на крюках освежеванные туши мяса — кровавого цвета говядина и баранина, нежно-розовые свинина и телятина, в желтых потеках жира конина. Да, и конина, считающаяся здесь деликатесом, весьма дорогое и действительно вкусное мясо. Конечно, речь идет о мясе тех лошадей, которые не забиты по старости, а специально выгуливались на откорм. (Кстати, в Париже в каждом квартале вы непременно набредете на мясной магазин, отличающийся от других лишь золоченой эмблемой, изображающей лошадиную голову, — там и продают конину.) А разгружают мясо еще более дюжие, чем в рыбном секторе, молодцы, одетые уже не в красные, а в белые в кровавых пятнах халаты. Из непрерывно подъезжающих после вызова по радио рефрижераторов они выхватывают туши, закидывают их на плечо и без йидимого напряжения, чуть ли не бегом переносят зараз целую корову или 3—4 барашков в мясной павильон и, с разгону закинув тушу задней ногой на крюк, возвращаются за новой ношей. И все это с шутками и смачными рыночными прибаутками, смысл которых часто не могут ухватить не только наблюдающие за всей этой экзотикой ротозеи туристы, но и сами парижане. У «Чрева» ведь свой язык, который, кстати, собран в словарь и издан двумя почтенными академиками. Но язык — живое дело — быстро меняется.

Грузчики мясных и рыбных рядов — лишь часть из двадцати тысяч занятых в «Чреве Парижа» людей, для которых рабочий день — вся ночь. Это грузчики овощных и фруктовых кварталов, весовщики, упаковщики, приказчики различных фирм, возчики тележек. Среди них попадается немало молодых людей в обычных «городских» пиджаках — студенты. Они нанимаются сюда, чтобы на разгрузке продуктов, за баранкой электрокара, на уборке павильонов и улиц немного подработать.

Здесь же суетятся «клошары»— рыночные бродяги» Это особая каста среди обитателей парижского «дна». Клошары с Halles не ночуют под мостами на набережных Сены. Нет, ночью их ждет «работа» — докатить те-

63