Вокруг света 1969-07, страница 73

В последний раз — это было незадолго до того, как мне предстояло уйти из Карасйока, — он сказал мне, что отсюда никуда не двинется: мол, и так уже довольно накочевался. Хочет ли он строить каменный дом? А зачем он ему? У него есть теплый чум, ему в нем не тесно, а если будет тесно, построит себе другой, побольше. А каменный дом — пусть даже очень большой — все равно будет ему тесен. Лопарю милее не крыша, а небо над головой, высокое северное небо, которое полосуют легкие крылья уток и диких лебедей, и еще ему нужно небо, озаренное полуночным солнцем северного сияния, машущее льдистыми кружевами прямо над головой, и еще ему нужны его олени, и еще — собаки, охраняющие стадо от набегов крепко л апых •северных волков, и маленькие пичуги, зимующие в кустах рододендронов, и снежные коросты, и первый, бойко набирающий силу росток летней велени...

— Значит, завтра уходишь? — опросил меня Хейки в тот мой последний вечер в Карасйоке.

— Да, рано утром, — говорю я. — Здесь мне уже нечего делать: если бы я записал только одну песню, которую мне спел Аслак, — про гусей, что кричат «а-анга», я бы и тогда мог сказать, что приходил к вам не напрасно...

...Из Карасйока я выхожу ранним воскресным утром. Мой путь лежит в Сиду, которая находится от Карасйока километрах в тридцати.

Выйдя за деревню, я смотрю на запад и натыкаюсь взглядом на человека, сидящего в неподвижной позе на холме. Я борюсь с искушением: мне нужно идти дальше, но я знаю, что путь в Сиду будет для меня неопокоен, если я не разрешу загадку: зачем этот человек в это раннее утро взобрался на холм? Что он там делает? И делает ли он там что-нибудь вообще, если сидит так неподвижно?..

Человек стар, очень стар. Одет так, как одеваются лопари по праздникам: длинная, чуть ли не до колен, светло-голубая рубаха с узорчатым поясом из оленьей кожи, с ярко-красными, вшитыми в теплую ткань лентами, которые бегут по (рукавам; такой же лентой обшиты грудь и низ рубахи; на ногах остроносые, из оленьей кожи сапоги; на правом боку за пояс заткнут нож; треххвостая шапка лежит на земле, рядом.

Старик смотрит вдаль и, кажется, не замечает меня.

— Что есть (время? — спрашивает он вдруг и сам же отвечает: — Время — это как Солнце, которое всходит, заходит и все время гуляет вокруг Земли, и так без конца и без начала.

— И никто не в силах его остановить, — говорю я просто для того, чтобы поддержать разговор.

— Ты не прав, — говорит старик. — Птицы — вот кто может остановить время. Они всегда летят с ним. Сейчас у нас время остановилось, потому что к нам прилетели птицы.

— Ты думаешь, что зимой, когда птицы улетают, вместе с ними улетает и время?

— Да, оно улетает вместе с птицами, но не все: от себя оно оставляет нам маленький кусочек.

Его взгляд скользит по мне и, не задерживаясь, теряется в дальней дали. И тут я вспоминаю, что с неделю назад я его видел в Карасйоке. Его зовут Евна. В тот день, когда я его увидел, мне рассказали, что он ноаид, шаман.

— Евна, — (Обращаюсь я к нему, и он не удив

ляется, что я называю его по имени. — Евна, сколько ты знаешь песен?

— Много, — отвечает он и повторяет: — Много. А сколько тебе нужно?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос, и говорю:

— Я говорил с одним человеком, он знает сто песен.

— Только сто песен? — удивляется он и поворачивает ко мне лицо.

«Или он действительно думает, что сто — это мало, или он просто забыл, что значит сто», — думаю я и переиначиваю свой вопрос:

— Скажи мне, Евна, из всех песен, которые ты слышал или знаешь, (Сколько песен похожи между собой?

— Похожих песен не бывает, даже если будет два раза по сто.

— А шаманские песни ты знаешь? — спрашиваю я не без робости.

— Зачем ты опрашиваешь об этом? Шаманам теперь никто не верит.

Я чувствую, что он сказал это только лишь затем, чтобы узнать мое мнение на этот счет.

— Но ты-то веришь? Ты-то сам себе веришь? — не то вопросительно, не то утвердительно говорю я.

Он долго сидит молча, потом медленно произносит:

— Вот что я тебе расскажу, а ты, человек, слушай. Может, все это правда.

Давно были такие времена, когда здесь жили только мы, саами. Потом к нам пришли чужие люди, они стали мешать нам жить так, как мы хотели, заставляли нас молиться их богу, а потом они привели с собой много людей и поселили их на нашей земле. И эти люди, которые стали жить на нашей земле, ругали нас, а ноаидов били и прогоняли, когда ноаиды шли на помощь в тот дом, где было плохо.

Однажды один чужой человек сказал ноаиду: «Ноаид — это сын дьявола». Скоро этот человек попал в беду: он был в горах, и, когда спускался домой, ему защемило ногу между камней. Сколько он ни старался освободить ногу, все было напрасно, и в тот день он так и не смог вернуться домой.

На другой день люда, которые его ждали, нашли его, но и они, сколько ни бились, не сумели помочь ему.

Тогда люди позвали священника. Священник долго молился, а потом сказал: «Господу угодно, чтобы ты отдал ему свою ногу. Тогда он тебя отпустит с миром».

Но человек сказал, что он не хочет отдавать ногу богу, и священник ушел.

На другой день мимо камней, в которых застрял чужой человек, проходил ноаид. Чужой человек увидел его и стал просить о помощи. Но ноаид сказал, что он не может ему помочь, потому что тот назвал его сыном дьявола. Тогда чужой человек заплакал и стал просить прощения.

Тогда ноаид сказал: «Хорошо, я помогу тебе. Пусть твоя нога застрянет между камнями еще глубже». Так он сказал и ушел.

Чужой человек долго кричал ему вслед слова извинений, но ноаид не вернулся. Тогда чужой человек зарыдал и от отчаяния сунул ногу еще глубже. Ему стало так больно, что он потерял сознание. А когда открыл глаза, то увидел, что лежит на траве рядом с камнями, а над ним стоит ноаид и говорит: «Я тебя спас, но перед этим я те

71