Вокруг света 1969-08, страница 28

каждый из нас содрогнулся, почувствовал безнадежное отчаяние.

Неделю мы медленно дрейфовали вдоль стены туч, отходя от нее все дальше и дальше; а когда отошли на десятв-пятнадцать миль, остановились и, казалось, намертво приросли к месту. Мы кидали за борт пустые бутылки и следили за ними. Они совсем не двигались — во всяком случае, в каком-либо одном направлении. Иногда бутылка оставалась там, куда ее бросили; иногда мы обнаруживали, что час спустя она передвинулась на пять или шесть ярдов вперед или на столько же ярдов назад.

Ужасающая тишина и отсутствие жизни. Не видно ни птицы, ни какой-либо твари; гладкую поверхность моря никогда не прорезает плавник; ни малейшее дуновение ветерка не освежает мертвый воздух, не слышно никаких звуков, даже самых слабых, — всюду гробовая тишина. Мы и сами не проявляли признаков жизни, а сидели порознь, каждый сам по себе, погруженные в свои мысли, почти не двигаясь. Среди этой глубокой инертности, этого всеобщего паралича жизни и энергии, если говорить об одушевленных существах, была одна вещь, у которой энергия переливалась через край, бушевала, буйствовала; это был компас. Его стрелка кружилась, металась, не знала покоя ни на минуту. Компас вел себя, как смертельло напуганное существо, охваченное безумным страхом за свою жизнь. И он пугал нас, нам невыносимо страшно было видеть его отчаяние, его безнадежную борьбу; мы начинали верить, что он наделен душой, и эта душа — в аду.

Никогда уже больше у нас не случалось непогоды, — над головой всегда ясное небо, ни клочка облаков, ни единой снежинки, ни капли дождя, только застывший ледяной воздух; яркая белая каемка на палубе, рангоуте, снастях, — корабль, казалось, сделан из сверкающего инея. Тянулись дни; нас смертельно утомило однообразие неизменно ясного неба, и мы с какой-то тоскливой завистью смотрели, как в далекой темной стене глухо полыхают сквозь тучи молнии.

Попытаться выбраться отсюда? Ох, никто не хотел! Что это даст? Но капитан, конечно, сделал такую попытку, это было в его характере. Он посадил команду на одну из шлюпок и отплыл. На некоторое время они исчезли за стеной облаков; затерялись в ней,

понятно, — компас не помогал — и чуть не пошли ко дну в бурном море. Они не так уж долго пробыли за глухой стеной; тече-ния скоро вынесли их обратно в Нескончаемое воскресенье. Наш корабль стоял довольно далеко, но был еще виден; капитан вернулся на борт и никогда ни слова не говорил о своей попытке. Он был сломлен, как и мы; ходил такой же подавленный и, думаю, молил бога о смерти. Мы все молили о ней.

Однажды утром, когда мы уже семь месяцев находились там, постепенно продвигаясь, дюйм за дюймом, все ближе и ближе к середине круга, внезапно корабль охватило возбуждение, все задвигались, — впервые за долгое время, так что это казалось чем-то странным, новым, неестественным, будто никто раньше ничего подобного не испытывал; мы были тогда словно трупы, трупы людей, умерших много лет назад, — мы забыли сильные ощущения, не понимали их.

По палубе стремглав промчался матрос с криком: «Корабль! Корабль!» Унылые люди, безучастно сидевшие или дремавшие там и сям, смотрели на него как бы в полусне, с досадой; от его криков у них болела голова, он их раздражал; их мозги настолько отупели, что его слова сначала не доходили до них, они давно отвыкли говорить друг с другом. Но, конечно, скоро они его поняли и тогда очнулись, пришли в страшное возбуждение, как я уже говорил.

Мы действительно различили вдалеке корабль; когда посветлело, увидели другой, потом еще один, и еще, и еще — целый флот кораблей, разбросанных кругом, на расстоянии примерно мили один от другого. Мы остолбенели от удивления. Когда они пришли и как попали сюда столь внезапно, да еще так много? Мы были вне себя от радости. Может быть, они принесут нам спасение. Если эти корабли смогли для чего-то прийти сюда, они наверняка сумеют и выбраться отсюда.

Какая началась суматоха, спешка! Мы спустили шлюпки, и меня назначили загребным на шлюпку старшего помощника капитана. Я был рослый двадцатитрехлетний парень и считался уже опытным моряком. Прежде всего мы подняли на бизань-мачте флаг — перевернутый ¹, конечно, —

¹ Перевернутый флаг — сигнал бедствия.

и, оставив под ним плачущую от радости молодую вдову с дочуркой, отчалили ясным морозным утром.

До ближайшего корабля было добрых двенадцать миль, но мы покрыли их за три часа, — без паруса, понятно, ветра не было. Когда корпус корабля до половины поднялся над горизонтом, мы стали подавать сигналы, но не получили ответа; примерно в это время мы уже смогли разглядеть, что корабль довольно старый и ветхий. Чем ближе мы подходили, тем более ветхим он казался, и мы не заметили на нем никаких признаков жизни, никакого движения. Мы начали подозревать истину, а очень скоро убедились в ней, и наше настроение* упало. Да, это была всего лишь, можно сказать, ободранная старая калоша, старый, гнилой каркас: реи торчали как попало, кое-где висели куски истлевших парусов. Мы прошли под кормой корабля и увидели его название; буквы потускнели, мы едва их разобрали. «Горацио Нельсон»! У меня перехватило дыхание. Я знал этот корабль! Когда я был десятилетним мальчишкой, мой дядюшка Роберт отправился на нем в плавание старшим помощником капитана; с тех пор о нем ничего не слышали — тринадцать лет.

Вы, наверно, уже догадываетесь, что мы увидели: среди подернутых инеем обломков, устилавших палубу. — в точности как на нашем корабле — повсюду лежали люди, а двое или трое сидели, поддерживая голову рукой, поставленной на колено, — так непринужденно! Но нет, это были не люди, а иссохшиеся кожаные фигуры. Мертвецы уже двенадцать лет. То же самое было у нас перед глазами семь месяцев: мало-помалу мы станем такими же, как они. Здесь предсказана наша судьба — вот о чем мы думали.

Я нашел своего дядюшку; я его узнал по цепочке от часов. Он меня баловал, когда я был мальчишкой, и я заплакал, увидев его таким. Таким... Но я и сам, наверно, скоро буду таким. У меня еще сохранились его часы и цепочка, можете посмотреть, если хотите. Часы остановились в двенадцать минут четвертого, не знаю, дня или ночи. Но он уже умер, когда кончился завод, только это и могли показать часы.

Вахтенный журнал кдрлбля перестали вести через такое же время, как мы, — через три дня

26