Вокруг света 1969-11, страница 20

го земля была устлана камышовыми циновками — такими же, из каких были сделаны стены.

Нам подали по крохотной чашечке кофе, очень дорогого здесь продукта, доставляемого с превеликими трудностями; затем в таких же чашечках густой переслащенный чай — классическое угощение на Среднем Востоке.

Столь же классически неторопливой была беседа. Шли часы, дом постепенно наполнялся людьми, так что в конце концов у очажка сбилось не меньше шестидесяти человек, только мужчины и юноши, поскольку женщинам не пристало сидеть в одной комнате с чужими мужьями. Каждый пытался сесть как-нибудь боком, а не спиной к соседу, стараясь не показать соседу голую пятку. Входящий не бросал общий «салям алейкум», а ждал, пока каждый из присутствующих поздоровается с ним персонально.

Мы сидели, невозмутимо перебрасывались фразами. Какой же воспитанный человек станет с места в карьер выяснять, что ему надо! Разве мыслимо разуверить хозяина, что мы добирались сюда за тридевять земель не только для того, чтобы справиться о его здоровье, а также поведать о своем здоровье, здоровье своих родственников, родственников их родственников и самочувствии членов королевской семьи!

Тизайгер виртуозно владел искусством восточного разговора. Однако и он вскоре выдохся. После полуночи он намекнул, что мы хотели бы отдохнуть с дороги. Тотчас толпа гостей стала вытекать из хижины-мудифа, желая нам божественных снов. Хозяин разбросал огонь, а наши гребцы разложили циновки, чтобы приступить к массажу. Этот обычай жителей камышей призван служить доказательством самого горячего гостеприимства. Мааданы непререкаемо убеждены в лечебной ценности этой процедуры. Трое наших гребцов — Са-бети, Хасан и Катиа — начали мять мои бицепсы и лодыжки в тайной надежде добраться до костей. И им это легко удавалось...

Утром тучи расступились, чтобы дать солнцу осветить этот мир. Но ноябрьский ветер продолжал дуть со скоростью почтового экспресса. Тизайгер торопил меня:

— Надо ехать, надеяться на погоду бессмысленно. Как следует вы сможете ознакомиться с фауной только на озере Зикри, в глубине плавней. Правда, ветер... Гребцы опасаются, что он может перевернуть тараду.

У озера не было четких границ, как и у всего внутри плавней. Острова из сплетений травы плавали по нему, подобно айсбергам в полярных широтах... Мы двигались целый день до вечера, пока тьма не закрасила все в однотонный чернильный цвет.

Из ночи на нас вдруг выплыла платформа с буйволами, огороженная камышовым барьером и похожая на корму средневекового галеона. Потом кто-то неожиданно раздвинул вход в хижину, где, освещенные очагом, были видны люди, ягнята и буйволята. Нет, это не галеоны, а новые ковчеги плыли в ночи...

Водяные буйволы — основа хозяйства камышовых людей, и жизнь семьи во многом сосредоточена вокруг них. Тизайгер сказал мне, что раскопки, произведенные в пограничных с плавнями районах, свидетельствуют, что буйволы появились здесь в качестве домашнего скота три с половиной

тысячи лет до нашей эры. Естественно, что после пяти тысячелетий жизни в загоне они сегодня ничем не похожи на своих вольных собратьев и напоминают куда больше водяных коров, чем грозу джунглей.

Я не раз и не два подолгу наблюдал за этими странными созданиями. Они движутся медленнее, чем любое известное мне животное, за исключением разве что — да и то с оговорками — безработного слона. Застывшего в воде буйвола можно принять за доисторическое чудовище, терпеливо ждущее вымирания. Глаза их полны упреков к нам, остающимся на земле; голоса их трагичны. Это не рев и не мычание, а какой-то подспудный стон, взывающий к справедливости. Но им ли жаловаться! Водяных буйволов не убивают на мясо, если только им не случается заболеть. Они не работают — пахать здесь нечего, а в тягловом скоте мааданы не нуждаются. Буйволы просто живут. Подобная роскошь гарантируется им в обмен на молоко и навоз — последний продукт даже более важен. Навоз — единственное топливо в болотах, ибо камыш горит слишком быстро и слишком опасен; высушенный кизяк играет роль цемента при строительстве... Короче, невозможно перечесть все случаи употребления этого ценного продукта, а поэтому не следует удивляться реакции маадана, когда он узнаёт, что буйвол, скажем, продается за двадцать пять фунтов: «Столько навоза за такую цену!» Семьи мааданов редко имеют больше двух-трех буйволов.

В каждом доме после нашего приезда начинался разговор, и постепенно я стал улавливать намеки и скрытые течения в ответах.

— Спокойно в округе? — спросил Тизайгер.

— Уже год спокойно... спокойно... — поглаживая колено, отвечал старик в городском пиджаке и шальварах. — Только бен-Хасси уехал.

— Куда же?

— В город уехал. В Басру. Сейчас в тюрьме живет.

Смысл этого странного диалога Тизайгер растолковал мне позже: бен-Хасси, телохранитель бывшего шейха, арестован властями за убийство, совершенное в прошлом году. И мааданы весьма довольны этим обстоятельством.

Но в тот вечер этой деликатной темы больше не касались, а перешли на охоту. Тизайгер спросил, сколько в этом году застрелили кабанов. Я удивился, с чего это вдруг Тизайгер, прекрасный знаток обычаев, завел разговор о таком мерзком для мусульман предмете, как свинья.

Однако ответы посыпались со всех сторон, мужчины заговорили, перебивая друг друга, — вопрос явно затронул животрепещущую тему.

Камышовый кабан — опасный зверь, по всем статьям напоминающий дикого вепря средневековой Европы, трудные поединки с которым воспевали трубадуры. Ревностные мусульмане, мааданы не едят мясо вепря, но охотятся на него при каждом удобном случае.

Однако очень часто зверь застает человека врасплох. Исход встречи зависит тогда от случая. Дело в том, что кабан, повергнув жертву наземь, не добивает ее, а так же стремительно, как и напал, удаляется прочь. Если человек падает на спину и подставляет под клыки лицо, живот или горло, его судьба предрешена. Если же ему удается повернуться боком или спиной, он отделывается страшными рваными ранами.

18