Вокруг света 1969-12, страница 49

лые отмели, за которые зацепилась, тут я уверен, шалауровская «Вера, Надежда, Любовь»...

Однажды глубокой ночью ветер стих, стало холодно, и мы тут же отправились к мысу Шалаурова Изба, желая увидеть каменистый, без ила и песка, берег пуще, чем близкого человека.

Была ночь. Мы скреблись в неведомых милях от берега и меряли шестом глубину. Глубина надежно держалась на полутора метрах, и я все удивлялся, как мы угадываем курс: ни библейских путеводных звезд не было на небе, ни маяков.

Где-то к полуночи море утихло совсем, облака разорвались и выскочила луна зеленого цвета. Мы сидели скрючившись на обледенелом дне лодки и проклинали судьбу и свою работу, которая запросто швыряет тебя из XX века сразу в давние времена.

С рассветом показался берег, и можно было сосчитать по карте, что до мыса Шалаурова Изба около двадцати километров. На термометре было минус два, значит ночью было не меньше трех градусов ниже нуля, и вода была из какого-то тяжелого липкого сплава.

Вынырнуло громадное солнце и сплющилось блином на морском горизонте. Впереди показалась прибрежная сопка, и мы возликовали — это был мыс Шалаурова Изба. Осталось мечтать, чтобы у мыса жил какой-нибудь охотник, добрый человек с чайником и железной печкой, которую можно накалить докрасна, а потом прижать к ней руки и босые ноги, а может, просто лечь на красный горячий металл самому. А может, у того охотника есть табак, потому что свой мы докурили позавчера, и это еще больше толкало нас плыть как можно скорее.

Точно в давней сказке о заблудившемся путнике, у подножья холма вынырнула избушка. Избушка стояла на сухом, усыпанном дресвой берегу, на крыше торчала труба, а из трубы шел дым. Мы наскоро глянули на избушку, потом на мыс. Надо было немедленно плыть к мысу, но спутник мой разумно повернул руль к избе, сказав: «Осмотрим не торопясь».

Никто не вышел навстречу, никто не ответил на стук. Мы открыли дверь и увидели на нарах деда, эдакого чукотского старикана с седой бородкой и лысиной.

— Мильхмыль варкн? ¹ — спросил он вместо приветствия.

Я протянул спичечный коробок. Старик нагнулся, вытащил из-под нар кожаный мешок из тюленьей шкуры, извлек из мешка табачные стебли, спрессованные вместе с корнями и листьями, и принялся крошить их источенным до игольной узости охотничьим ножом. Мы вынули трубки и жестом спросили разрешения. Старик добыл из-за пазухи национальный свой дымокур, раскурил, закашлялся, окутался клубами дыма и из этого облака спросил:

— Табак уйна? ²

Мы горестно покачали головой. Старик тоже горестно охнул, схватил нож, вынул еще кипу прессованного табачища и принялся работать, как производительная соломорезка, а нарезанные кучки пододвигал нам, пока мы не набили кисеты и карманы штанов и мокрых штормовок. Тогда старик засунул руку в самую глубину мешка и извлек, положил сверху бесценный дар — пачки махорки № 2 бийского производства.

Тем временем на печке закипел чайник, мы высыпали в него целую пачку заварки, и по избушке,

¹ Спички есть? (чукотск.).

² Табака нет? (чукотск.).

смешиваясь с запахом табака и рыбы, поплыли ароматы благословенной Грузии. Мы выпили по нескольку чашек чая, старик засунул руку еще глубже в мешок, извлек с самого дна пачку ленинградского «Беломора», и мы закурили теперь уже не из-за порочной привычки, а для полного счастья. Что и говорить, ради таких минут терпишь страхи и холод прибрежного плаванья по осенним чукотским водам.

Мыс Шалаурова Изба был невысок. И ахнули мы не от его величественных видов, а оттого, что на нем стояли и смотрели на нас носатые каменные люди. В тот год много писали об острове Пасхи, и эти каменные фигуры, казалось, перекинуты были сюда неведомой транспортировкой.

Значит, здесь, по официальной версии, погиб Шалауров. За мысом, с восточной его стороны была ровная, в гранитной крошке площадка. Я увидел ее и свято уверовал, что изба несчастливого мореплавателя находилась именно здесь. Мы отошли в сторону, потом поднялись на соседнюю сопочку. Сверху я еще раз посмотдрл, прикинул для себя, где бы я поставил избу в шалауровской ситуации. На площадке — и только там.

Мыс закрывал ее от западных ветров, сбоку тек ручеек, и место было идеально ровным. Мы долго на четвереньках лазали по площадке, пытаясь найти через двести лет хоть какие-нибудь следы. Никаких следов, естественно, не было. Старик ничем не мог помочь, так как обоюдного знания языка не хватало.

Гранитная дресва и ягель на площадке смотрели мирно. Не верилось, что Шалауров погиб на этом мысу. И были основания в это не верить.

История гибели экспедиции Шалаурова не так проста. Мне пришлось основательно покопаться в документах тех времен и поразмышлять над картой, пока сложилась в голове удовлетворительная версия.

Экспедиция исчезла в 1764 году. Первым официальным документом является рапорт капитана Пере-сыпкина, посланный им из Анадыря командиру Охотского порта. Пересыпкин писал в рапорте, что старшина Петунин-Киргинтов сообщил ему слышанные от чукчей известия, что летом 1765 года к северо-востоку от реки Чаун, при устье реки Веркон, они нашли сделанную из холста палатку. «Остановясь, хотели знать, какие из оной люди выйдут, а как-де по немалому времени никого усмотреть не могли, то-де и принуждены были в тою палатку стрелять, чтобы тех к выходу встревожить, но и потому-де никто не выходил; тогда-де подошед увидели во оной мертвые человеческие тела, коих было сорок человек в суконной и холщовой одежде и при бедрах по небольшому ножу, а при том-де имелось-де и до шестидесяти ружей, также несколько в лядунках пороху и свинцу, копей троегранных сорок то ж, немало было топоров, куб большой медный, да вверху той же реки Веркуни найдены копанные в земле ямы, в кои кладены были мертвые человеческие ж тела...»

Таково описание полярной трагедии. Донесение было послано в 1766 году, то есть через два года после гибели Шалаурова. Ни одной русской экспедиции в то время в этих водах не проводилось.

Отметим, что в донесении упоминается «сделанная ис холста» палатка, в которую чукчи стреляли стрелами с костяными наконечниками, чтобы понудить людей выйти. Палатка была в устье реки Веркон (Пегтымель), и вверх по реке еще имелись могилы.

Шестьдесят лет спустя в этом районе работала экспедиция Врангеля. Участник экспедиции мичман Матюшкин обнаружил в двадцати километрах восточнее устья реки Пегтымель на небольшом мысе дере

47