Вокруг света 1970-08, страница 13

Наш партийный тюремный комитет постановил — учиться. Днем мы плели корзины и шляпы (норма была адская!), а вечером занимались. Если я теперь и вспоминаю проклятый остров и если есть в моих воспоминаниях частица благодарности, так это потому, что остров заменил мне и лицей и университет.

«Компаньеро профессор» прочитал нам курс лекций о классах, классовой борьбе, о диктатуре пролетариата, о наших конкретных условиях; другой товарищ — бывший лейтенант — преподал нам другие вещи, которые тоже могли пригодиться.

Так и получилось, что в тюрьму я пришел в 1962 году, имея за душой только желание бороться, а в 1968, когда произошел в стране переворот, вышел из нее с довольно солидным багажом.

(— А если бы не переворот? — спросил я. — Так бы до сих пор и сидел в тюрьме?

— Ну уж нет, — улыбнулся Хакобо. — У нас все готово было к побегу. Недаром «организация побегов» была в нашем «университете» особым предметом. Но Тут представилась возможность выйти легально, не отказываться же...)

Переворот ничего в стране не изменил. Просто вместо одного диктатора воцарилась военная хунта. Наше освобождение было тактическим маневром хунты, этаким жестом: вот мы, мол, какие демократы,— но жест-то был не очень широкий. Жить в столице (и еще в других двух крупных городах) мне запретили, а местожительством определили городок Сан-Ф.

Сонный городок, жуткая глушь, почти у бразильской границы. Я не знал никого из местных товарищей, не знал, как установить с ними связь. Кроме того, мне негде было работать.

Поселился я на окраине у вдовы Варгас, в комнатушке под лестницей. Каждое утро в восемь и каждый вечер в семь ко мне приходил полицейский агент, немолодой человек по фамилии Артеа-га. Он открывал дверь без стука, садился на кровать, а я должен был докладывать ему, что все в порядке, что я дома и никого посторонних у меня нет. Артеага доставал блокнот, отмечал число и ставил крестик. Я еще, помню, на первых порах пытался с ним разговориться. Человек же он, черт побери, есть же у него какая-то неполицейская жизнь, не с хорошей же он жизни таким делом занимается. Но Артеага с первого же раза отрезал:

— Вали ты к черту! Без тебя тошно...

Так и не вышло у нас разговора. Артеага меня просто ненавидел, хотя бы за то, что из-за меня ему, пожилому, не очень здоровому человеку, приходится два раза в день переться на окраину. Можно было не сомневаться, что после семи он сюда не заглянет. В общем-то я мог после визита Артеаги идти куда хочу, да вот беда — идти было некуда.

Зато второй агент — щуплый Урёнья — не давал мне покоя. Он следил за мной днем и мог появиться в самом неожиданном месте.

Правда, большая честь — два агента на мою скромную персону? Но ведь теперь я был для них не восемнадцатилетний мальчишка, а опасный преступник, только что из тюрьмы!

И Артеага с Уреньей, и их начальство черт те в чем меня подозревали. И, увы, подозревали зря.

Представь себе мое положение: с четырнадцати лет я все время был в коллективе, и все, что я делал, я делал не в одиночку, а как член этого

коллектива, где я мог положиться на каждого, а каждый на меня. Даже на острове, что бы ни делали со мной тюремщики, товарищи приходили мне на помощь. И вдруг я очутился один...

Каждый день я отмечался у Артеаги, а когда выходил в город, за мной следовал Уренья. Делать было нечего, и я целыми днями сидел на площади в кафе Хамида. А Уренья сидел через два столика и читал газету.

Между столами кафе всегда шныряли малолетние чистильщики сапог, и если им удавалось кого-нибудь уговорить, то тут же лезли под стол и наводили глянец, пока сеньор кейфует. Увы, моих капиталов хватало еле-еле на пару чашек кофе и бутерброд, поэтому меня и уламывать не пытались.

Уренье же чистили по нескольку раз в день: чтобы не портить отношения с полицией. Чистили ему, разумеется, бесплатно.

Так вот, как-то сижу я в кафе, Уренья рядышком газету читает. Тут появляется какой-то парнишка лет двенадцати, рубашонка выцветшая, штанишки коротенькие, на боку ящик с ваксой. Поработал под одним столом, под другим, добавил блеску сверкающим полуботинкам шпика и — шасть под мой стол.

И прежде чем я успел сказать: «Не стоит, му-чачо!», как щетки в его руках заметались. Я сунул руку в карман за мелочью и в этот момент почувствовал, что мальчик запихивает мне что-то в ботинок. (Уренья как раз гнал из-под стола «кон-курирующую фирму».)

Не знаю, как я досидел обычное свое время и — бегом домой. Только стал разуваться, дверь открывается: милый друг Артеага! Хорошо, что я не успел ботинок снять. Ну, да с Артеагой разговор короткий:

— Дома?

— Дома.

— Гостей нет?

— Под кроватью, сеньор Артеага.

— Я тебе пошучу!..

Но под кровать все-таки заглянул, болван этакий!

Только через полчаса я решился разуться.

В ботинке лежала записка: «Салуд, коМпаньеро!» Писал товарищ, которого я знал еще по столице. Мне передавали привет от А. Значит, А. на свободе! Значит, меня помнят. Кончается проклятое сидение! Снова борьба.

Ответ надо было вложить завтра в ботинок. И все повторилось снова, только «теперь мальчик вынул мое послание. Покрутился между столиками и исчез.

Связь со здешними товарищами была установлена! Ботиночная почта работала без перебоев еще полтора месяца. Мои ботинки могли поспорить в блеске с обувью самого Уреньи!

Придраться ко мне полиция так и не смогла. Решили и не искать повода, а арестовать, и все. Но товарищи разузнали об этом вовремя.

И вот так же в ботинке принес я однажды домой деньги и билет на поезд. В сотнях километров от Сан-Ф. меня ждала работа. Подпольная.

К вокзалу мне запретили подходить даже близко. Я решил добираться до соседней станции на попутной машине. Надо было спешить...

(— Удалось? — спросил я.

— Как видишь, — ответил Хакобо. — Я здесь.)».

Материалы, посвященные Всемирной встрече молодежи, подготовили Ю. ГРОБОВНИКОВ, Л. МИНЦ, М. СЫНЕВИН, В. ТАМАРИН

11