Вокруг света 1970-09, страница 6

— А-а! — воззрился на меня Протокишны Глаза. Подходило к нему прозванье-то — глаза белы, с мутнинкой — как снято молоко. Повыцвели от жадности. — Дак я ведь тебе не дедушка! Тебя как звать-то?

— Михайло Кузьмин, сын Мы-шев!

— Нет, брат! Ты и подрастешь — все Мишкой будешь! Отца твово Кузьмой кличут. От силы ты Михайлой будешь, коли руки будут золоты, как у отца... Вот срядились насчет новой соймы — отец твой станет рубить, дак я добрый — бесёдую с тобой... А ты мое слово помни — не бывать тебе Кузьмичем! Не таки твои достатки: богачество твоего отца нам очень даже хорошо известно!

Сам-то Протокишны Глаза по Толвуе и всей округе — первый богатей...

Лавки с красным и скобяным товаром, с чаем-сахаром — везде его сидельцы сидят. У него, почитай, вся Толвуя в должниках ходила — то-то он и раздувался... Сенокос ли, сеять ли — в лучшие дни к нему бригадами народ валится во двор — долги отрабатывать. А в страду день год кормит — опять у богатея полны сусеки, а у деревенских — пусто, опять Протокишны Глаза в добродетелях ходит...

Возами свозили сено к богачо-вым конюшням. В тех конюшнях с жиру бесилась чуть не сотня лошадей... На двух Протокишны Глаза сам разъезжал, лошадей десять-пятнадцать — в работах, а остальные так стояли... Ста-ру лошадь нет-нет да продаст, а так торговал мало — табун рос у него.

А зачем, спрашиваешь? Хитрый был!

В Заонежье земля худа, камениста, оттого хлеб дорог, дороже коня... Как по весне назём с конюшен свезут на поле — хлеб с осени стеной стоит, коль забрел в зеленя — бери топор да руби, а то не выйдешь... Зимой с рождества уж у подоконья покупатели толкутся — хлеб кончается у людей; Протокишны Глаза ухмыляется, разживается на людской нужде.

— Не-е зна-а-ю! — говорит (голос у него к старости стал — ворота немазаны!). — Спроси у Таньки! Может, продаст...

Танька у него стала всему голова. Она, видишь, в прислуги пошла с бедного дому: «На придано, худо-бедно, заработаю! Своим домом жить стану!» Да Про

токишны Глаза ухватист, как рак, — схватит, и кровь закаплет, дак не выпустит... День-то Танька у него кухаркою, а ночь — сударкою! И деться стало ей некуда — огласка вышла делу, сам знаешь, как в деревне-то... Жена — при живой жене дело совершалось! — чахнуть стала... Бил он ее, думал, умрет! Нету! Пить сильно стала только... Тогда он что удумал! В светлицу — знаешь, под самой крышей! — посадил, окошко решеткой забрал — полоумная, мол. Она оттуда на всю Толвую причитывала, а потом смолкла, да так и забыли про ей!

А Протокишны Глаза из ума выжил, по всякому делу все на Таньку указывает, гнусавит. Всем она руководила и все решала. Одного не терпел — когда услыхал — Татьяной Власьевной звать ее стали... Зайдется весь, побелеет!

Ну, это когда было! Перед самой революцией. Вскоре, в шестнадцатом годе, он и помер... Сынова остались — тоже хороши мазурики.

Вот ведь что деньги-то делают, власть-то эта денежная и хлебная. Ведь мать же и его родила не на этако похабство! Всего и не сказать, как над людьми ругался.

...Вопрос у меня, мальчишки, к богачу был: носил его при себе, сам ответа доискивался, доискаться до поры не мог. Однова боронили мы, ребяты, поле — горсть леденцов обещал за работу Протокишны Глаза. Да главное дело — отцы у него в долгах, как не пойдешь... И рядиться не станешь!

Жара была, пылищща по полю! Как маленькие старики седаты стали. Уморились, на межу сели, коней рознуздали — тут же травку щиплют. Только расселись — глядь, по дороге дрожки тарахтят, Протокишны Глаза едет!

Что делать! Ведь застал на роздыхе — за это он своим работникам спуску не давал! Но тут видим — на него благодать сошла какая-то, пьян, что ли... Умильны разговоры завел. Али вправду ему жаль нас стало — ведь махоньки еще были.

Тут я ему заветный вопрос и задал:

— Почему, мол, отец мой, мастер — золоты руки, а у тебя в долгу? Ведь ты ж топорищща сделать не можешь!

Это я домашний разговор вспомнил, старши братья говори

ли: руки-де у богача не той стороной в тулово вставлены!

Протокишны Глаза аж позеленел:

— Мы от веку богаты, ныне и на грядущи времена! Так от бога заведено.

От злости отдышался, нам в назиданье рассказал:

— Откуда наше богачество пошло, про то деды мои сказывали тако. Дальний мой падед — прадедам дед — служил в солдатах при самом Осударе¹. Раз Осу-дарь давает ему пакет. «Неси, — говорит, — к турецкому султану Одна нога здесь, другая — там!» Уж падед сходил в Туретчину, идет по берегу синя моря, цвет-ны камешки в воду кидает, песни поет. Ничего, веселый был! Вдруг видит: над мешками с золотом и серебром страшенный разбойник и купец смертным боем бьются! Солдата увидели; разбойник кричит: «Стрели, солдат, купца ета-во, поделюсь с тобой — серебро отдам!» Купец кричит: «Стрели разбойника, я тебе и золота отсыплю сколько пожелаешь!»

Что падед сделал при таком случае?

— Разбойника страшного стре-лил! — заволновались ребятишки. — Чего он к купцу привязался?

— Э-э, дурачье! — Протокишны Глаза тонким смехом залился. — Обоих стрелил! Все себе взял! Что не унес, то в землю зарыл. С того мы богато жить пошли!

— Что ж, падед-то твой страш-ливей разбойника себя оказал? — удивился я.

Тут Протокишны Глаза вскочил, заорал — спохватился, что сидим-то:

— А ну, за работу, хлебоясть босонога! А ты, Мишка, глуп, глуп, глуп! И никогда человеком не будешь, помяни мое слово, ныне, и присно, и во- веки веков!

Вот каки сказки сказывал нам Протокишны Глаза!

Он это иногда любил — малолеток поучать!

— Тебе-де семишник дали на леденцы, а ты семишник-то за щеку, да другого дожидайся. Копи! Глядишь — рубль сбережешь! Так-то богатыми становятся.

...Походил я по белу свету, повидал, откуда богачество произрастает! Ведь я старый, до революции еще успел вдосталь наработаться!

¹ Так в заонежских преданиях называют Петра I.

4