Вокруг света 1970-09, страница 7

В ученье

Десятый мне годок пошел — к ремеслу пристроили!

Зимой, после крещенья, шли обозы на Сороку — нынешний Беломорск — везли овощи, хлеб. Грузились у поморов рыбой. Иной, у кого конь покрепче, по пятьдесят пудов наваливал, а то по сорок пудов клали худо-бедно... Только заедут домой, в За-онежье, да живо, живо — в Пи-тер-батюшко, на богатый столичный торг.

Вот эти хозяева то и дело брали с собой в Питер ребятишек. На двух возах у него треска да селедка, а на третьем, в кибитке, ребятишки вповалку. Большие ли ребята? Да, по-нашему, по-досюльнему, уже не малые. Кому по девять, а кому и по десять лет... Ну, рыба-то, говорю, на продажу и ребята — тоже.

Так-то и меня везли. Поначалу, после маминых слез прощальных — взгрустнулось. А потом началась возня да боротьба — чуть из саней не повываливались. Хозяин-то многажды кнутом грозил. Да не тронул. На постоялых дворах пили чай, точили домашние гостинцы.

Стали к Питеру подъезжать — поутихли. Каково-то будет в ученье, да к кому попадешь, да... Драть-то хоть бы не шибко стали. И выучишься ли хоть чему, а то стыдоба!... Вон как наживщики поют, так-то не стало бы: Шел я, мальчик, палкой подпирался,

Каждый кустик надо мной смеялся:

Горе горькое с Питера пешком идет.

В Питере на постоялый двор хозяева набежали — из столярной мастерской, сапожной, купцы тоже толкутся, друг друга локтями отпихивают. Кто двух-трех мальчиков берет, кто одного да норовят подешевле, товар хают. Ой, горе! И руки осмотрят, и в грудешку постучат, сгоряча за ухо дернут. Семь рублей была красная цена — за самого крепкого паренька семь-то давали...

Одного только мальца тогда и не пристроили. Худа у него оказалась одежонка, прохватило его стужей, захворал. Кому нужен больной-то? Повезли его обратно в деревню...

В Заонежье и все так: с каждого, почитай, дому наживщики в питерцах живали — семье денежная подмога. У меня уж двое братьев — Гаврила да Александр — .в Питере на хозяина работали. Наумов такой, был, из ярославских. Брал подряды для строительства: окна, двери делали. Небель тоже — диваны, шкафы. Такая мастерская. Двадцать пять мастеров у него, шесть учеников, я седьмой к нему попал, к Наумову.

...Первое-то время главный начальник тебе — хозяйка! Дрова таскаешь, чай греешь, клей столярам тоже на тебе —- поворачивайся! Недели две приглядываются, замечают — какой ты есть человек. Это ведь и в своей семье — уж видишь, кто какую склонность имеет... кто на боку поспать любитель, на другого работу свою свалить, а кто поживей да повострей, глазок точит, к делу присматривается! Ленивому частый тычок, радивому — пореже, а тоже не минуешь. Ученье!

Утром в пять встанешь, за водой уберешься, да за дровами слетаешь, да самовар поставишь — тут и хозяева встают... А у тебя уж работа идет, самовар кипит. Коль позже хозяйки встанешь — беда! И потом что кубарь — кто хочет, тот и подгоняет. День целый и носишься!

Ночью уж мастерскую, квартиру уберешь; как до постели доберешься — пал да заснул! Вот каково на заработках-то! Не у маменьки родимой.

В большой праздник даст хозяйка по три копейки ученикам... Улицей идешь — балаганы шумят, карусели крутятся,' разносчики... чего только не разносят разносчики! А ты прямехонько иди, как хозяйка велела, — в церковь! За две копейки свечку поставишь. Прогорит — остаток выколупаешь — домой хозяевам несешь

в доказательство. И копейку сдачи. Что бы ей две копейки и дать — так нет! «Честность, — говорит, — мне твою очень желательно проверить! Это, мол, урок тебе!»

По малолетству тяжел был этот урок. Идешь — копейка руку жжет! Ведь за нее хоть на карусели, на расписном коньке проскачи, хоть леденец купи, да небось и в балаган пустили бы. Хоть глазком глянуть!

...Этак через годик — кого пораньше, кого попозже — в мастерскую отправят. Тут уж тебе набольший начальник — столяр. Покажет, как лес выбрать, да как его скроить, да как исправить доску кривую или корытцем которая... Недогляд — на спине. Да и сам стараешься. Знаешь: хорошо обучишься — человеком будешь, не выучишься — ступай недоделкой необструганной к родителям. А тем на тебя и глядеть-то постыло... И девки по деревне засмеют: «Иванко, мол, дружок твой — мастер! Деньги какие получает! А с тебя что вышло?! Жаровой ветерок — не человек...» «Эх, уродилось теля с залысин-кой!» — бают старики, родителей жалеючи. И уж никто тебя на работу не возьмет, коли прежний хозяин согнал...

Это старшие учеников поддразнивают так-то. Слезы выступят, работу ломишь! Рубанок аж свиристит, доска на верстаке постукивает, самого в жар бросает. Ну, меня-то, правду сказать, за-бижали мало — братья тут же работали, хорошие уж были мастера. И я под иху стать плечиш-ки расправлял: дело давалось, и понять ремесло хотел.

«Плохо сделать да кое-как — дурак сумеет! — учили старшие. — А ты старайся поначалу научиться хорошо делать. А как увидишь, сплоховал — спроси, от спроса и мастеру, не только ученику, охулки нет!» Не порти, мол, клин да клей грех прикроют... Перед совестью не скроешься. Она для мастера — сильнее страха. Совесть есть — толк будет!

...Ученье, говорю, давалось мне! Да уж большой я был, и что мне блажь нашла! По весне, на пасху — разлились ручьи морем. Все ушли в город, а я в мастерской фрегат себе в забаву лажу — выстругал это корпус, па-русишками бумажными оснастил. Да у ручья и заигрался! Глядь, мастеровые с гулянья возвращаются. Увидали — на смех подняли: «Дегина-де, Михайло —