Вокруг света 1970-11, страница 56
— Стрелять? — спросил Перышкин. — Да! — вырвалось у меня непроизвольно. Потом я не раз с ненавистью к себе вспоминал об этом миге. Но сейчас думал лишь об одном — как остановить ее, убедиться в том, что это... ОНА. Громыхнул выстрел. Она упала к нашим ногам. Я поднял пробитый дробью безвольный комок. Нежнейшие розовые перья теплились под рукой... Облака затянули солнце, но неплотно. Легкая тень покрыла котловину... ...А вот и место, откуда она поднялась. Посреди озерца, на островке, как на выставке, мы увидели шесть таких же птиц... Островок составляли нагроможденные половодьем прошлогодние, сухие, ломкие стебли. Их зеленые прообразы торчали рядом из воды — рослые, мясистые, схожие с репейником, цветы ядовитого вида, с крупными ярко-желтыми шапками. То в одиночку, а то плечом к плечу, длинные эти дылды придавали озерцу театральный нильский колорит. Вокруг островка с птицами, не решаясь перейти небесно-голубую полосу воды, как застенчивые поклонницы, качая белыми головками, толпились сонмы пушицы. Чем дальше от чистой воды, тем охотней терялась пушица в сочной зеленой осоке. ...Солнце уходило за облака. Светлые стебли жухли. Дылды мрачнели. Голубая вода линяла. Осока темнела. Приходил вечер. Мы замерли на пороге неведомой страны. Мы стояли по пояс в осоке. Под ногами была вода. Впереди кланялись во все стороны шарики пушицы, а за ними вдалеке, такой же величины и такие же белые, маячили шарики птиц. Мы попали в сказку... Опасаясь, что призрак улетучится, мы с Колей стали сомнамбулически двигаться к центру озера, не сводя глаз с белых шариков. Еле вытаскиваем ноги из засасывающего ила. Вода подымается к крайним для сапогов пределам... Шарики постепенно становятся существами. Уже невооруженным глазом видно, что есть птицы совершенно белые, а есть розоватые разной степени интенсивности. Передаст ли пленка этот воздушный оттенок? По мере нашего приближения состав и количество экземпляров на «выставке» меняется. Одни улетают, другие прилетают. То их четыре, то семь. Застываем и ждем ассистента оператора Володю: идет от вездехода согнувшись, на плече штатив, в руке кофр с объективом 500... Казалось, птицы сидят, греясь на солнышке, покойно и блаженно сидят на яйцах. Но они стояли на своих красных лапках, скрытых издалека навалом стеблей. Их покинула дремота, когда они заметили нас. Переступали с лапки на лапку. Грациозно наклоняли головки. Смотрели то тем, то другим глазом. Застывали в профиль. Громко высказывались и по отдельности и вместе. Удивленные не меньше нашего, они явно впервые видели людей. Перед ними из воды в десяти шагах торчала тренога со стрекочущей головой. У треноги колдовали трое с пылающими взорами. Осталось две птицы. Разглядев их внимательно мы признали в одной, розовой, самца, а в другой, белой, самку. Они разнились меж собой неуловимо, когда были раздельно, и определенно, когда были рядом, — как голубь и голубка... Совершенно обезумев, мы сделали еще два шага вперед и направили свою пушку на розовую птицу в упор... На гнездовье сумели мы почувствовать, что работаем не в мастерской, а в храме. Мы гордимся этим. Ни одна чайка не была больше убита. Ни один птенец не пострадал. И все-таки иногда я думаю: а не запала ли в птичье сознание та июльская неделя? Выветрился ли ужас из памяти их? Прилетят ли они еще на Хамсалаах? Вернемся в мастерскую... Идет охота за падением птицы в гнездо. Издалека-то издалека, а птица видит нас. Видит и потому обманывает, кружит и кружит над озером, висит над островом, порхает над другими островами для отвода глаз, путает, крутит, вертит, делает что хочет и в невозможный момент в невозможном месте исчезает в траве. Сколько пленки извели мы, чтобы поймать драгоценный сей миг! Но попробуй угадай, когда он случится. И Коля ведет панорамную ручку штатива вправо-влево, вверх-вниз и по диагонали, не выпуская птичку из поля зрения, и пытается догадаться, когда же, когда ж... Кроме адского терпения, нужна пленка. Много пленки. Столько, сколько имеет писатель чистой бумаги. И тогда рано или поздно движение будет схвачено. Неизбежно. Эти вот движения (птицы ли, мысли ли на человеческом лице) делают документальный фильм не набором оживших фотографий, а событием, доносят дыхание жизни... Падение розовой чайки в гнездо снять нам не удалось. Не сумели? Не повезло? Мы-то знаем — все дело в пленке. Рассказывая о жизни на Бюгючэне, я упоминал птиц с черными шапочками — чепчиков, или, как мы их называли, мартышек. Розовые чайки в воздухе удивительно их напоминали. Те же сильные, неторопливые взмахи крыльев, та же волнистая линия полета, то же зависание на одном месте — голова опущена, те же молниеносные падения к воде или в траву, те же вертикальные вертолетные подъемы, такое же страшноватое по осмысленности рассматривание человека в воздухе... На голову мартышки надета бархатная шапочка, так что черный глаз, чуть прикрытый ею, поблескивает дьявольской искрой. Длинный крепкий вишнево-красный клюв — не милый нооик, как у розовой чайки, а атакующая неделимая часть головы. Серебристо-серые крылья оттеняют белизну поджарого корпуса на коротких красных лапах. Птенчик — вылитый отец и мать (которых мы, кстати, не научились различать). Твердо выраженная белая грудка и непомерно большой клювик делали его при отсутствии крыльев опять-таки дьявольски потешным... ...Мы сделали еще один, роковой шаг. В семье началось смятение. Один за другим родители поднялись в воздух. Птенчик плюхнулся в воду, с перепугу сделал дугу, выбрался на стебли, мокрый и жалкий, и беспомощно пискнул. Мартышки, висевшие над островком, пошли в атаку. Мы опешили. Они пикировали на нас и лишь в последний момент, угрожающе протрещав крыльями, переходили в бреющий полет. Одна сменяла другую. Коля, понимая, что другого случая не будет, взял камеру в руки и начал «расстреливать» бесновавшихся птиц в упор. От рокота камеры мартышки обезумели. Быстрота их маневров, шум крыльев, ожесточение нарастали. Мы оказались в центре сумасшедшего смерча. Пике становились все страшней... Володя отмахивался, осыпая мартышек последними словами. Я начал было пятиться назад, а ноги увязли в иле, когда одна из дьявольских атак кончилась тем, чем и должна была кончиться, — птица тюкнула меня по затылку, и весьма ощутимо. «Получил, — сказал я себе, покидая поле боя, — так тебе и надо...» 53 |
