Вокруг света 1971-06, страница 59

здесь не случайно, и зашел в дом. В комнате на полу перед низким столиком сидел старый эскимос и пил чай. Поздоровавшись, я спросил, не продаст ли он мне пеликенов. Некоторое время старик молчал и, казалось, думал. Потом он что-то сказал, из-за перегородки вышла девочка и объяснила, что дедушка не очень хорошо понимает по-русски. Она перевела ему мои слова, эскимос кивнул, и девочка подала мне фигурки.

...На очередном привале я извлек из кармана пеликенов, расставил по росту в невысокой траве и начал рассматривать. Подобно сказочным гномикам, а также слонам, приносящим счастье, их было семь. Острые их головы с ушами, едва намеченными резцом, были посажены на кургузые, обрезанные туловища. Поперек туловища, впереди, проходил поясок с рубчиками, а вертикальная прорезь внизу обозначила ноги. Вся компания стояла смирно, вытянув руки по швам, и только лица расплывались в неудержимой улыбке. Приглядевшись, заметил я, что улыбаются они по-разному: кто простодушно и весело, кто хитро или слегка печально, кто застенчиво, но все — очень дружелюбно, как вообще, кстати сказать, улыбаются сами эскимосы и чукчи. Никогда, живя здесь, не слышал я у них смеха, который мы называем саркастическим, язвительным или злобным...

Словно где-нибудь в Крыму, жарко пекло солнце и слепило глаза, золотились сопки, покрытые уцелевшей, прошлогодней еще травой, и мои пеликены, выскочившие будто из-под земли, казались мне добрыми духами Чукотки, улыбка которых была столь же неожиданной, сколь неожиданной была эта весна, это тепло и краски после однообра ной долгой зимы. «Может быть, это какая-то самопародия, — думал я, — потребность в добродушной насмешке над собой, свойственная народу с древней и мудрой культурой?» Я знал, что эскимосы и чукчи не поклонялись человекоподобным изображениям, но четкие профили фигурок напомнили мне каменных истуканов острова Пасхи, а в тонких, дугообразных, выделенных черной краской чертах лица было что-то от искусства Японии и Китая. Припомнил я и загадочную улыбку Будды, и напряженные, скованные позы египетских статуэток, и семейных покровителей некоторых народов Сибири, и... что только не придет в голову человеку, обученному в свое время проводить параллели и отыскивать аналогии. «Мир был гораздо более тесен, — сказал я себе, — чем это полагаем мы, преисполненные высокомерия оттого, что за несколько часов можем пересечь пару континентов. Наверное, он был даже теснее, чем сейчас, потому что у людей было больше времени смотреть, запоминать и размышлять над увиденным...»

К тогдашним своим мыслям мне пришлось вернуться несколько лет спустя, когда я уже покинул Чукотку, но все равно не хотел расставаться с ней, и жизнерадостная компания, стоя на моем рабочем столе, очень мне в этом помогала.

Дело в том, что мой друг, страстный любитель автомобилей и коллекционер всего, что с ними связано, нашел у себя фотографию веселого пузатого человечка, сидящего на каком-то подобии трона и отдаленно похожего на пеликена. Сомнения в сходстве, если они и могли возникнуть, уничтожались подписью: «Билликенъ — божок автомобилистов». Фотография, вспомнил друг, была вырезана

56

им из «Синего журнала», издававшегося в Петербурге в начале нашего века.

Я отправился в библиотеку, выписал все номера этого, всеми теперь забытого журнала и посреди рассказов о женщинах-змеях, среди объявлений, что юбки укорачиваются, а в Париже входят в моду ажурные чулки, разыскал небольшую заметку «Талисманы американцев». Безымянный автор ее писал, что билликен уже весьма долгое время пользуется любовью американцев и не только автомобилистов. «Изображение божка встречается почти на каждом шагу: в булавках для галстука, в медальонах, на брошках, браслетах, в будуарах, во многих рабочих кабинетах. Фабрикант, выпустивший божка на рынок, нажил громадное состояние и обеспечил мастерицу, изобретшую фигуру, еженедельной пенсией в 20 долларов...»

Естественно, что столь прозаическое разрешение тайны происхождения пеликенов меня не удовлетворило — ведь американцы сами могли позаимствовать эту фигурку у эскимосов. Я предпринял дальнейшие поиски и в книге американского антрополога Дороти Джин Рэй «Художники тундры и моря» нашел историю пеликена, изложенную весьма подробно.

...В бытность свою в Номе, который, как известно, является на Аляске таким же центром косторезного искусства, как Уэлен на Чукотке, Дороти Рэй слышала от тамошних эскимосов, что первые билликены здесь были сделаны в 1909 году косторезом Анго-квасхуком по прозвищу Хэппи Джек. Здесь надо сказать несколько слов об этом замечательном мастере.

В конце прошлого столетия у острова Большой Диомид, что посреди Берингова пролива, бросила якорь американская китобойная шхуна. Ее капитан Бодфиш наслышан был об эскимосском ' искусстве резьбы по кости и непременно хотел с ним познакомиться. Эскимосы, вышедшие на берег со своими изделиями, сказали Бодфишу, что самый лучший среди них резчик прийти не может. Тогда капитан сам отправился к нему. То, что он увидел, его поразило. Он увидел фигурки животных, которые при всей простоте своих очертаний казались живыми. Он разглядывал громадные моржовые клыки с изображенными на них сценами охоты и быта эскимосов. Другие клыки уже не были кусками цельной кости, а представляли сложное переплетение тел моржей, китов, белых медведей, тюленей и рыб. Сделал все это совсем молодой еще эскимос, лишившийся в результате несчастного случая на охоте обеих ног. Бодфиш был знаком с живописью и усмотрел В изделиях Ангоквасхука сходство с работами импрессионистов. Он предложил юноше отправиться с ним в Сан-Франциско, обещая ему славу и массу новых впечатлений. Никогда еще ни один эскимос не покидал по доброй воле родного берега, и Ангоква-схук, несмотря на то, что не мог более охотиться, долго не соглашался. Но, видно, ои в самом деле был великим художником, и новые впечатления в конце концов прельстили его.

Как и предсказывал Бодфиш, в Америке молодой косторез сделался знаменитым. О нем писали газеты и журналы, его работы фотографировались, приобретались музеями. То^да-то и стали называть его Счастливым Джеком. Спустя некоторое время Ангоквасхук вернулся на родину. К началу века в Номе началась «золотая лихорадка», и население его от нескольких сот увеличилось до тридцати тысяч. Увеличился и спрос на йзделия из кости. По заказу неискушенных золотоискателей эскимосы вырезали