Вокруг света 1971-09, страница 33

ПО КОЛЕБЛЮЩЕЙСЯ ЗЕМЛЕ

Т со стр. 25

на покатой доске, над которой висит табло с надписью «Землетрясение». Оно пока не светится, «молчит». Сами сейсмографы упрятаны в глубокие восьмимет-рсвые шурфы во дворе, оттуда они и посылают электрические импульсы к другим чувствительным приборам, превращающим эти импульсы в свет. Острый лучик, подобный солнечному зайчику, непрерывно колеблется вслед за малейшими колебаниями Земли, падает на фотографическую бумагу, на ее бесконечную движущуюся ленту, и оставляет на ней след. Бумагу проявляют, изучают и сопоставляют с сейсмограммами двух других сейсмостанций. По тому, что получилось на лентах, можно, оказывается, судить обо всех землетрясениях мира.

Ключевскую станцию, однако, интересуют не все землетрясения, а преимущественно те, которые происходят вблизи, вызванные деятельностью вулканов Ключевской группы. Извержение начинается не вдруг, вулкан долго накапливает энергию, растет давление внутри, все выше поднимается лава, земная оболочка трескается, вызывая не одно, а целый рой землетрясений. Это уже тревожный сигнал, первый звонок «оттуда». С каждым днем и часом толчки учащаются, и это происходит до какой-то поры, когда вдруг начинает ослабевать их сила. Казалось бы, надо успокоиться, объявить отбой, но в действительности все обстоит как раз наоборот: прозвучал второй, куда более грозный «звонок» из земных недр. Теперь вероятность извержения очень велика, пора бить не отбой, а тревогу. Лава поднялась, она уже стоит у кратера, она растеклась по трещинам и пустотам: оттого-то и упало ее давление. Но ненадолго! Лава клокочет, дрожит от нетерпения, от предвкушения вот-вот вырваться из плена. Только тонкая корка земли еще сдерживает ее...

Все это точно и бесстрастно фиксируют на ленте сейсмографы. К их показаниям подключаются показания барографов, магнитометров, акустических и тепловых приборов, заранее установленных в кратерах или поблизости от них. Сопоставляется множество данных, разгораются

споры, летят радиограммы в институт вулканологии, люди не спят ночами, и в результате появляется возможность ответить на самые трудные вопросы: когда и где?

Перед последним извержением Ключевского на станции уже знали о надвигающейся опасности. Время взрыва предсказали, однако не сумели ответить на вопрос: где? Об извержении Шивелуча предупредили за неделю, ответив на оба вопроса. Извержение Безымянного тоже не явилось неожиданностью для ученых. А сейчас, в эти дни? Что ж, вулканы продолжают жить. Постепенно нарастает активность Ключевского, Толбачика, того же Безымянного. И лишь старик Шивелуч лениво дремлет, ничем не проявляя пока свой буйный норов.

Когда я попал к подножию Ключевского вулкана, какой-то странный, неземной вид открылся перед нами. Справа громоздилась черная застывшая лавовая река. Во время последнего извержения здесь встретились и переплелись друг с другом наподобие женской косы несколько базальтовых расплавленных потоков высотой с трехэтажный дом. Будто взяли обычную реку, с ее ямами, вирами, водоворотами, заморозили всю и перевернули вверх тормашками.

Но и в черной пустыне есть свои оазисы — небольшие сопки, когда-то служившие кратерами, настолько старые, что уже успели порасти кустами и травой; они уцелели, ручьи из расплавленных камней обошли их стороной, огненный вихрь не обжег их.

Мы идем дальше. Кругом по-прежнему голо, мрачно, мертво, лишь кое-где зеленеют крошечные пятнышки мха. Впрочем, не только мха. Вот одинокий колосок вейника, вот малюсенький тополек, от горшка три вершка, а у него несколько! вполне «взрослых» листьев, в эту пору уже болезненно желтых...

Под двенадцатиметровой толщей пепла погребен домик вулканологов. Черное голое поле усеяно тоже черными оплавленными камнями — вулканическими бомбами — от небольших до огромных, размером с избу. Все это было вынесено из кратера, подброшено вверх, в небо, было

раскалено и уже в воздухе, падая, приобретало свою теперешнюю форму.

Я откалываю и поднимаю кусочек лавы. Сверху он весь в трещинах, наподобие хлебной корки, неровный, угловатый, а по цвету коричневый, с красноватым оттенком пламени, из которого родился. Находим кусок пемзы. Должно быть, лавовый дождь упал в высокогорное озеро; брызги лавы остывали не в воздухе, а в воде, и пузырьки насыщавших их газов не смогли выбраться наружу. Я кладу в карман похожий на губку, легкий, весь в мелких сотах кусок. Из пемзы можно делать бетон, который вдвое легче обычного. Можно строить дома. Или катать ею валенки. Или отмывать грязь на руках... Огромными толщами лежит она у подножий вулканов.

В моей маленькой коллекции явно не хватает вулканической серы, но за ней надо дойти хотя бы до фумарол — газовых и паровых струй, выбрасываемых Ключевским; они километрах в шести от станции, в районе кратера Карпинского. А может, мы найдем ее ближе, потому что в воздухе уже чувствуется острый запах серы.

Но тут наползает на нас что-то похожее на облако, накрывает, обволакивает со всех сторон своей холодной серой массой, горизонт суживается до двух шагов, хоть протягивай вперед руки и бреди ощупью, как слепой. Уже трудно угадать, где стоит ближняя сопка; исчезли небо и земля под ногами, не просматривается солнце, всюду, во всем окружающем нас мире только серая мокрая однотонная муть.

Надо возвращаться... Как-либо набрести на лавовый поток и держаться за него, как за путеводную нить.

Так мы и делаем.

Через три дня, когда я вновь попал к океану, он дышал ровно.

Нет барашков вдали, только широкие привольные волны с шумом набегают на берег. Даже не верится, что эта ленивая вода может вдруг встать на дыбы и понестись, круша и сметая все на своем пути. Как только что, когда мы были в доме и прислушивались к позвяки-ванию посуды в буфете, словно это шалил ребенок, не верилось, что на этой колеблющейся земле тонкий перезвон посуды напоминает о землетрясении.

31