Вокруг света 1972-03, страница 28

ком случае, «футэн» я заметил сразу. «Футэн» буквально значит «тронутые». Нет, не сумасшедшие. «Тронутые» — в смысле «тронуться», «уйти из дому». «Футэн» — японская разновидность хиппи. Заметил я и наркоманов: достаточно было взглянуть на их неестественные позы, в которых они застыли у костров, зарядившись наркотиками. «Якудза» тоже не нуждались в визитных карточках. Пламя костров высвечивало на их плечах, шее, груди, руках татуировку: сине-красно-черных драконов. В Камэгасаки, убедился я, хранили традиции средневековых бандитов.

Мы подошли к ближайшему костру.

Двое в костюмах и при галстуках не могли не привлечь к себе внимания. Нас немедленно окружили. Разинутые пасти пестрых драконов угрожающе надвинулись со всех сторон. И хотя я знал, что без приказа «оябуна» — главаря банды — нас не тронут, мне, откровенно говоря, стало не по себе. Мой спутник знал местного «оябуна» и попросил позвать его.

«Оябун» не заставил себя ждать. В отличие от простых «якудза» он был в брюках и шляпе с низкой тульей и широкой пестрой лентой, точь-в-точь как у гангстеров с киноэкрана. Из выреза нижней рубахи, заправленной в брюки, тоже скалилась драконья пасть. Жаргон, на котором мой спутник обратился к «оябуну», я не понимал, но речь явно шла обо мне, потому что репортер показывал на меня рукой и совал «оябуну» мою визитную карточку. Переговоры завершились успешно — и «оябун» сделал знак следовать за ним.

Дома на этой улице оказались ночлежками. Судя по объявлениям, вывешенным у входа, за ночь здесь брали всего сто иен. В Осаке я остановился отнюдь не в шикарной гостинице и все же платил две с половиной тысячи. В одну из ночлежек и привел нас «оябун». В устланной циновками из рисовой соломы комнатке, где мы, поджав под себя ноги, расселись, не было и намека на мебель. На голых стенах висели лишь фирменный календарь авиакомпании «Джапан эйр лайнс» да белый бумажный свиток с крупно написанным размытой тушью иероглифом «долголетие». Мне вспомнилась недавняя заметка моего спутника о том, как удар ножа оборвал жизнь такого же «оябуна».

Беседа не клеилась. Я впервые очутился в обществе гангстера, а гангстеру не доводилось до сих пор встречаться с советским журналистом. В конце концов красноречие моего гида-репортера все же сломало лед.

Ночлежки, сказал «оябун», принадлежат ему. Когда-то, правда, ими владел другой хозяин, но он скоропостижно скончался. От какой болезни, я не стал уточнять. Единственный ли источник дохода у «оябуна» эти ночлежки? Нет, не единственный. Он, привожу слова гангстера, «взял на себя труд охранять жизнь и собственность окрестных жителей». Как, «оябун» знает всех жителей в лицо? Нет, конечно. «Оябун» заказал специальные значки и продал их тем, кто «выразил желание» попасть под защиту его банды. За сколько продал? По пять тысяч иен. («Он взял дешево», — заметил мой спутник.) Находятся ли под охраной «оябуна» кафе или бары? Да. Владельцы восьми баров «попросили» у «оябуна» покровительства. Он так и сказал: «выразили желание», «попросили».

Гостеприимный рэкетир предложил продолжить беседу в одном из «его» баров, но я вежливо отказался. Репортер снова заговорил с ним на жаргоне. Он, догадывался я, просил «оябуна» о чем-то.

Тот упирался, отказывался, но все же мой спутник добился своего. «Оябун» встал с циновки и с явной неохотой процедил: «Ладно, поехали».

У дверей ночлежки нас ждал автомобиль — старый запыленный «седрик». Шофер в нижнем белье, но тоже, как и его босс, в шляпе, не вынимая изо рта окурка сигары, распахнул дверцы. Эта низко надвинутая шляпа и изжеванная сигара невольно напомнили кадры из японских гангстерских фильмов. Шофер лихо рванул машину с места, и мы помчались мимо костров и ночлежек.

Хаотичность застройки японских городов, архитектурный разнобой их кварталов общеизвестны, но там, куда привез нас «оябун», улицы были на редкость прямыми, а дома — удивительно одинаковыми: каждый в два этажа, с гнутой, как у пагоды, крышей. Тяжелые ставни закрывали окна. Лишь из распахнутых дверей на темную землю падали прямоугольники зеленого, розового, голубого, оранжевого света. Световые пятна, силуэты домов, словно перенесенных сюда из экзотической восточной сказки, придавали улицам таинственный и нереальный вид.

Но попали мы совсем не в сказку. «Оябун» привез нас в район публичных домов, многие из которых принадлежали ему. Они-то и давали ему главную прибыль.

Вслед за «оябуном» мы вошли в оранжевый проем двери. Навстречу, низко кланяясь, поднялась старуха. В ее обязанности, объяснил мне репортер, входит взимание платы с клиентов. Она же провожает их в комнаты девушек. Старуха готовит девушкам пищу, присматривает за домом, отвечает за девушек перед «оябуном».

— Но ведь в Японии проституция запрещена! Неужели полиция не знает об этих домах?

Репортер рассмеялся:

— Проституция запрещена, и, следовательно, ее не существует — так считают у нас. Ручаюсь, «оябун» платит полиции немалые деньги, чтобы ее уверенность в отсутствии проституции не поколебалась. Вы встречали упоминание о проституции хоть в одном справочнике, которых у нас в Японии такое множество?

Репортер не ошибался. Статистические справочники — их в Японии выпускается действительно великое множество — сообщают, что за десять месяцев 1970 года в стране зарегистрировано 9511 убийств и насилий, 55 618 случаев мошенничества, 77 105 случаев злостного хулиганства, 856 686 случаев воровства; они регистрируют, что за то же время украдено 21 437 ручных часов, 14 487 фотоаппаратов, 29 538 бытовых электроприборов, угнано 34 062 автомашины. Но не упоминают справочники ни числа публичных домов, ни количества находящихся в них девушек. Молчат справочники и о тех преступниках, которые эти публичные дома организовали и содержат.

Ожидая «оябуна», ушедшего со старухой в глубь дома, мы присели в прихожей.

— Кто эти девушки, живущие здесь? — спросил я репортера.

— В основном из «футэн». Полиция как-то решила подсчитать, сколько в Японии «тронутых». Оказалось, 240 тысяч. Юноши, устав бродяжничать, становятся в конце концов «якудза», девушки, как правило, попадают сюда, — репортер махнул рукой на «сёдзи» — раздвижную перегородку, за которой скрылись «оябун» и старуха. — Немало тут и девушек из деревни, — продолжал мой спутник. — Учиться они не могут — нет денег, чтобы платить

26