Вокруг света 1972-10, страница 56

снега. Утренними сумерками смотришь в чащу его стволов, и кажется, что на шахматной доске расставлены одни только черные фигуры.

Весна уже все преобразила, все полно действия, жизнь звенит в деревьях и водах.

Встанешь возле старой ели. При ветрености полдня чувствуешь, как в самой глубине ствола кто-то трогает смычком скрипку и звук идет по всему ее телу, по каждой ветке. Ель замирает от звучания, делается тоньше, моложе и стройнее, а хвоя начинает светиться, словно упала на нее роса или расцвел иней.

А за большой поляной, что насторожилась в ожидании лета, в ожидании множества людских голосов, топота, песен и плясок, за этой поляной уже расцветают цветы. Там, под стеклянным потолком, и влажно и тепло, как, может быть, сегодня над Гагрой. Здесь широкие и мелкие сени листвы, укрытые как бы чьими-то добрыми руками. А как же неукрытые? Укрытые. Именно руками. Сначала руки мужские жестковатые, рабочие складывали, скрепляли эти стеклянные стены. А теперь вот эти две пары женских рук здесь поселились среди бегоний, кактусов, традесканций, гортензий, аспарагусов. Они парят под солнечными стенами оранжереи, то садятся, то вспархивают и вновь летают. Здесь прорастают семена, крепнет рассада, распускаются цветы. Настанет время, и все эти цветущие питомцы разлетятся в Тригорское, в Михайловское под ширь открытого неба и в тенистые разливы парков, где так хорошо дышится и цветется.

Снег почти сошел, а вода все прибывает. Она подталкивает и высаживает на берег льды. Льды лезут на берег. Если прислушаться, льды то шумят, подобно снегопаду, то, похоже, будто ссохшиеся ворота растворяются со скрипом, то словно в каком-то пустом доме сквозняк шевелит полураскрытые двери.

Выходит на берег мужчина в телогрейке и в сапогах, не пожилой еще, но и не молодой, с лицом обветренным и настороженным. Он тут следит за половодьем, он отмечает каждый шаг воды. Он поднимает с берега наползающие льдинки и долго смотрит в их рассеченные талостью слои. Льдинки раскалываются у него в пальцах. Они прозрачны до пронзительности, а на ладони остры и холодны, как бритвы.

— Миша, Миша! — окликают

мужчину от столярной мастерской. Там стоит женщина, в руках у нее авоська с хлебом и консервными банками. А руки женщины — те самые, что парят над зацветающими кактусами, оживающей рассадой и темными листьями бегоний в горшочках.

Чего она зовет? Уж не подступают ли к мастерской льдины?

И впрямь белеют и зернятся под стенами этого здания квадратные слоистые плиты. Но нет, какие ж это льдины! Разве моют льдины тряпками? Это мрамор. Это мрамор с драгоценными строками поэта о холме лесистом, о лугах его бродящей лени, о лазурных равнинах двух озер... Пройдет немного времени, и разбредутся эти мраморные страницы на взгорки, к берегам дорожек, чтобы встретить приезжий люд своими чистыми, своими приветливыми ликами. А пока немного огрубелые и удивительно бережные женские руки над ними колдуют.

Здесь меня таинственным щитом

святое провиденье осенило. Поэзия, как ангел утешитель, спасла меня, и я воскрес душой.

Кое-где художник Володя Са-мородский подновит надписи, кое-где поправит резной скворечник, садовник тронет дерево или огладит куст. И выстроятся вдоль усадьбы высокие глиняные кувшины, готовые к праздничному параду. Параду кувшинов, скворечников, цветов и свежего дыхания сирени.

Вода прибывает. Вода прибывает настолько, что Тригорское, Савкина горка, Михайловское, Петровское, совсем не будучи островами, начинают напоминать какие-то таинственные острова.

На этих островах сейчас очищают леса, сгребают в садах листву всем скопом, кто рабочий и кто нерабочий. Листву сгребают в курганы. Присядут перед курганом на корточки и подпалят спичкой. Задымят курганы дыханием сладковатым и горьким немного, но явно праздничным.

Над этим движением работы до позднего вечера будут метаться цапли, со всех сторон собирая какие-то вести и сматывая их в тугие клубки на соснах, что сторожат Ганнибаловский пруд.

В густых сумерках над лесами цапли будут низко пролетать с протяжным криком, как бы взывая к потомкам.

Может быть, и они говорят, вернее, не говорят, а поют:

Здравствуй, племя Младое, незнакомое!..

Среди ночи над полыми водами далеко слышен дым догорающей листвы. Этот дым как некое напоминание о прерванном размышлении, о забытой на мгновение надежде, о звучности стихов и робости творения.

Среди этого дыма светятся окна Воронича, Савкина и Михайловского. Они светятся, как чуткие и требовательные глаза. Под ними на разливе горят созвездия, среди которых особенно ярко светятся звезды Льва и Девы.

Кругом текут ручьи. Дороги перекрыты. На железных низких воротах в Бугрове замок. Замок на воротах перед Савкином. Ключи от ворот лежат в кармане заместителя директора Бозырева.

Пробежит вернувшийся из отпуска старший научный сотрудник Теплов. Бодрый шестидесятилетний человек с походкой туриста. Он долго будет таскать рюкзаками книги из научной части. Словно там какая-то фабрика по производству книг, которые никак нельзя перетаскать. А их действительно нельзя перетаскать, их печатают в Москве, в Ленинграде, в Новосибирске. И словно дал Теплов зарок носить и носить их в комнаты своего деревянного дома в Савкине.

Теперь огонь в его окне будет гореть до поздней ночи. А утром выбежит Теплов к сараю и молитвенно станет исполнять зарядку.

Под вечер пройдет берегом Ма-ленца библиотекарь Надежда Матвеевна с пустыми ведрами. Гусакова направляется в Михайловское к теплицам за черноземом для грядок. Медленно, долго будет идти она вдоль берега. А дома — на Савкине — сидит в клетке белый кролик Шнурцель и ждет свою хозяйку.

Пройдет в Тригорское фотограф Горчаков с престарелой своей собакой, уже отдаленно напоминающей овчарку. Собака семенит старушечьими шагами, засыпает на ходу, но не отстает. А Горчаков идет с фотоаппаратом на груди и как бы пристреливается к кустам, опушкам... Хотя все они давно уже Горчаковым пристрелены. Летом на турбазе Горчаков будет развешивать фотографии множества экскурсий. Фотографии под номерами. Находи себя, запоминай номер и заказывай. Тут пойдет работа. А пока Горчаков прогуливается.

Садовник Носков ходит от усадьбы к теплице и обратно. И вроде решает в уме какие-то задачи со многими неизвестными. А неизвестные есть. Как, например, называется декоративный ку

54