Вокруг света 1973-05, страница 16

донь «корабликом», еще плотнее накрыл клочок бумаги.

Нет, ничего не видно. Вот разве только справа какие-то белые черточки, крючки. Как негативное изображение.

— Какие-то белые черточки...

— Совершенно верно!

— Что-то было написано?

— Да.

Мы сидим с сотрудником Всесоюзного научно-исследователь-ского института судебных экспертиз Вячеславом ТроНовым за его столом, и Вячеслав рассказывает, как велась работа над восстановлением документов, которые нашла в прошлом году наша экспедиция в Аджимушкайских каменоломнях.

— Вот так и читаем некоторые документы... Но ваши — особый случай.

Вячеслав снова прикрывает клочок бумаги.

Этот клочок, если смотреть на него «обычными» глазами, — всего лишь обрывок бумаги. Правда, мы, «наученные» Троновым, можем сказать, что да, на листке что-то написано. Белые черточки и палочки были буквами. Буквы были словами. Слова рвали и царапали бумагу. Стерся карандаш, смылись чернила, но след остался. Только след. Что же написано?

Тронов показывает нам фотоснимок. На нем тот же обрывок бумаги, но переснятый на пластинку с помощью специального источника света и подбора светофильтров. На фотоснимке неотчетливо, но все же видны слова. Видны как следы на морском песке в полосе прибоя. Вот-вот смоет.

Обрывок листка из записной книжки, и слова на листке — письмо женщине. А может, не письмо, а просто разговор с ней на бумаге, на последнем клочке бумаги... Или все-таки письмо? Неотправленное письмо из тысяча девятьсот сорок второго года, на котором обратный адрес: Ад-жимушкайские каменоломни.

Мал обрывок. Не все слова читаются, но ясно, что это было очень нежное письмо.

«...И тогда у нас будет много времени, и мы наговоримся и насмотримся... и снова встретимся и крепко пожмем друг АРУУ руки...»

Мы сидим плечом к плечу с Вячеславом Троновым за его небольшим столом, заваленным фотоснимками, коробками с негативами. Рядом на стенке не

большой шкафчик с химикатами. Вячеслав, нагнувшись, старательно прямо при нас обводит проступившие буквы красными чернилами, и кажется, что он буквально дышит на них. И там, где ничего, пожалуй, не прочтет человек/ с обычным стопроцентным зрением, Тронов упрямо и терпеливо «вытаскивает» слова и буквы.

Можно отчетливо представить, как он работал до этого над клочками бумаги. Как размачивал их в дистиллированной воде, сушил, фотографировал и потом проявлял, покачивая черную ванночку... Каждый, кто занимался фотографией, знает, как это бывает, когда начинает оживать при красном свете кусок фотобумаги. Не все прорабатывается так, как нужно, и фотограф вынимает из ванночки мокрый фотоснимок и дышит на него.

Письмо — на последнем листочке записной книжки. А на всех предыдущих — врачебные назначения раненым и больным и фамилии бойцов, фамилии, фамилии...

«Асташин...

Бешидзе...

Кисляков...

Антонов...

Бакодрогин...

Дурандин...»

И против каждой фамилии температура и прописанные лекарства. Температура живых тогда людей из далекого сейчас военного года.

Всего Вячеславу Тронову удалось прочесть шесть фамилий. Шесть новых, неизвестных нам до этого бойцов подземного гарнизона.

Судя по врачебным назначениям, почти у всех желудочные заболевания. В каменоломнях был голод, и желудочные заболевания были неизбежным следствием. А принадлежала записная книжка (и это удалось прочесть) военному врачу Скобельцову Дмитрию Григорьевичу.

...Мы нашли ее в одной из угловых штолен. Но тогда под большим камнем, отодвинутым во время разборки обвала кровли, лежал плотный, спрессованный комок из тырсы, земли и бумаги. Бумажная глина! По существу, земля, в которой все со временем становится землей.

Мы тогда осторожно сняли весь слой земли, из-под которого проглядывала бумага, положили его в целлофановый пакет и вместе с другими подобными находками

доставили в Москву, в Центральный музей Вооруженных Сил.

Сначала музей передал находки в лабораторию, где восстанавливали редкие старинные рукописи, но там, ознакомившись с ними, только покачали головами. Специалисты не брались за их восстановление. Так документы попали во ВНИИСЭ.

Здесь приняли материалы, но трудностей было много. И главная: как отделить спекшиеся, склеившиеся листочки в записных книжках, которые тридцать лет пролежали во влажной среде, да еще под давлением каменной глыбы, обрушившейся с потолка?

когда мы впервые шли в лабораторию технической экспертизы, то казалось, увидим сейчас какие-то странные приборы, увидим действие каких-то очень уж хитроумных реактивов, которые, как по волшебству, только капни на бумагу, оживляют стертые временем записи. Но ничего загадочного не увидели. В лаборатории стояли совсем обычные столы и стулья, у окна — микроскоп, в стене — совсем уж обыкновенный шкафчик, который скорее напоминал домашнюю аптечку... И за столами сидели обыкновенные люди, совсем молодые, в белых халатах. Они и сделали то, что казалось почти невозможным.

Фамилий владельцев двух других записных книжек на листках не оказалось. Вероятно, их там и не было, не каждый пишет свою фамилию в записной книжке. Но многие странички их были прочитаны.

В одной из них записи полит-бесед и список орудийного расчета по номерам, распорядок дня и обязанности артиллерийской прислуги. Трудно сказать, кому могла принадлежать эта книжка.

Быть может, нам в конце концов помогут узнать это четыре адреса, которые удалось прочитать в ней.

«Чита II КА... НИНОЗ... (ная) ¹ д. 48».

И так и сяк, по разным фотоснимкам и разной плотности негативам, изучали в лаборатории эту запись, но какая в Чите (два) была до войны улица — прочесть не смогли. На бумаге были большие и стойкие повреждения. И не хватало не одной и не двух букв, чтобы можно было угадать недостающие; к тому же для

¹ Здесь и ниже в скобках записи, читаемые или предположительно, или проверенные по другим источникам. (Прим. авторов.)

14