Вокруг света 1973-05, страница 39

будущего наступательного удара. Он не оставил мысли о десанте, даже когда узнал то, что не известно было никому из его подчиненных, — о серьезных прорывах на других участках огромного фронта, когда многие воинские части, стоявшие по Дунаю, ускоренным маршем ушли на север.

— Тем более мы должны атаковать, — говорил он. — Чтобы не дать противнику ударить еще и с юга.

Некоторые штабники возражали ему, ссылаясь на то, что пограничные подразделения, дескать, не предназначены для наступательных операций.

Тогда подполковник сердился:

— А гражданские, те, что идут теперь в истребительные батальоны, они предназначены? Мы — военные, даже особо подготовленные военные, и должны уметь выполнять любые задачи...

Кроме того, становилось все очевидней, что Дунай приобретал особое значение как единственный выход в Черное море, как восточные «ворота Европы». У кого ключ от этих «ворот», тот будет контролировать левый фланг всего фронта...

Удар решено было нанести на Килию-Веке. Небольшой городок этот разбросал свои одноэтажные домишки в километре ниже нашей левобережной Килии. Судоходная протока подходила к нему из глубины вражеской территории, и там, у маленькой пристани, каждую ночь гремели мостки: прибывали новые и новые подразделения. По данным разведки, к 25 июня в Килии-Веке было до тысячи солдат и офицеров противника, крупнокалиберные пулеметы, пушки.

Карачев мог выделить для десанта лишь подразделения 3-й пограничной комендатуры. Вместе с оставленным в Килии батальоном ушедшего на север стрелкового полка это было уже кое-что. И все же очень мало для форсирования такой водной преграды, как Дунай, для наступления на численно превосходящего противника.

Но начальник отряда был уверен в успехе. Ибо катера Дунайской флотилии обеспечивали господство ца реке. И еще потому, что верил в своих пограничников, знал: каждый может и должен драться за двоих.

...И вот пришла эта ночь, ночь первого в Великую Отечественную войну десанта.

Мичман Протасов стоял на па

лубе своей «каэмки», искусно спрятанной в узкой протоке со странным названием «Степо-вой рукав», и слушал, как замирала ночная Килия, как прогромыхала по булыжнику батарея сорокапяток, выходя на позицию против Килии-Веке, как прошагали десантники; люди шли молча, лишь кое-где слышалась незлобивая — шепотком — ругань.

— Да отстань ты, что я тебе — враг? — вдруг послышалось из темноты.

— Кто тебя знает. Давай документы.

— Врагов на том берегу ищи.

— На этом тоже попадаются.

— Моряк я, не видишь? Свой катер ищу.

— В самоволке был?..

Протасов соскочил на мостки

и увидел перевязанную физиономию Суржикова.

— Ты почему здесь?

— Товарищ мичман! — радостно прошептал Суржиков. И спохватился, сказал сердито: — Да вот больно бдительный попался, на свой катер не пускает. Полчаса мне голову морочит.

— Какие полчаса! — ужаснулся часовой. — Да я...

— Марш на судно! — скомандовал Протасов. И похлопал часового по плечу: «Ничего, мол, сами разберемся».

Он перешагнул на палубу, подтолкнул Суржикова в рубку.

— Ну? Как прикажешь понять?

— Они меня эвакуировать собрались. Что я им — больной?

— Раз решили, значит надо.

— Кому надо? Вы в десант, а я в тыл?..

Протасов поморщился. Кто-кто, а Суржиков спорить горазд. Сколько было у него взысканий — все за язык.

— Ладно, — сказал он. — После боя разберемся. Если что, эвакуируешься как миленький...

Из темноты донеслись всплески, и черное пятно соседнего катера начало медленно смещаться.

— Пошли! Пошли!..

Десантники налегли на шесты,

и «каэмка» тоже отвалила от берега и пошла по течению, покачиваясь, поворачиваясь на водоворотах.

Тихая ночь лежала над рекой. В прибрежных камышах стонали мириады лягушек, и птицы перекликались торопливо и страстно.

Протасов стал поеживаться: то ли холод пробирал, то ли нервы сдавали. Он знал, что в этот момент по ту сторону Дуная про

бирались чужими заросшими ериками несколько катеров, и завидовал тем, кто участвовал в рисковом рейде. Он знал, что катера идут на тихом подводном выхлопе, стремясь подойти к Килии-Веке с тыла и ударить внезапно. Но в узких извилистых протоках легко сесть на мель, фашисты могут обнаружить катера на подходе, и тогда неминуем бой в невыгодных условиях, бой, в котором десантникам придется пробиваться к городу через открытые сырые луга.

«Вот это да! — завистливо думал он. — Не то что тут — всем кагалом». И вдруг напрягся. Там, в далекой глубине чужих плавней, ясно, знакомо зарокотали двигатели катеров. Тотчас вскинулись в небо два прожекторных луча, зашарили по редким тучам. От едва различимого на фоне неба сдвоенного конуса колокольни ударил пулемет. Сразу откликнулись ДШК наших катеров. Лучи прожекторов вмиг опали. Через темень зачастили светящиеся ниточки, вонзаясь в конус колокольни, высекая яркие магниевые вспышки. И там, в вышине, торжественно и призывно загудел разбуженный пулями колокол.

Тотчас кроваво засветилась водная гладь: над рекой огненной птицей взвилась красная ракета — сигнал общей атаки. Тишина взорвалась треском моторов, командами, частыми выстрелами. Десятки пулеметов, установленных на десантных катерах и лодках, вонзили в темный вражеский берег огненные полудуги трасс.

Какой-то миг Протасов любовался живым сверкающим серпантином, связавшим невидимые в предрассветной темени пулеметы и едва различимый чужой берег. И спохватился, тряхнув головой, сбросил с себя это мирное праздное любопытство.

— Десанту приготовиться! — крикнул он сквозь глухие удары пулеметных очередей.

И вдруг почувствовал, как толкнулась, поднялась палуба, а потом пошла, пошла из-под ног. Близкий разрыв окатил десантников штормовой волной. Двигатель затих, и сразу стал слышен шум воды под бортами: катер еще двигался по инерции к близкой теперь отмели.

На берегу снова ослепительно вспыхнуло. Казалось, что пушка стреляла прямо по ним.

— Бей по вспышкам! — скомандовал Протасов.

36