Вокруг света 1973-10, страница 25

гадка. Ибо они совсем не похожи на привычных нам обитателей Индии.

По горной тропинке среди сосен движется группа людей. Три женщины и два молодых парня. Их кожа смугла, но не темна. Волосы прямые, губы тонкие. Носы с легкой горбинкой. Увидев меня, группа замедляет ход, люди вежливо здороваются, и какое-то короткое мгновение мы изучаем друг друга. Но потом высокий парень делает знак рукой, и все они, женщины и мужчины, легконогие, как все горцы, продолжают свой путь. А я еще долго смотрю им вслед. Меня поражают не только их лица,, но и одежда. Здесь, в Кулу, вы не увидите традиционных дхоти и сари. Здесь все другое. На женщинах платки ярких, сочных тонов. Платки повязаны под подбородком или стянуты узлом на затылке. И в этом есть что-то славянское. Поверх блузки-камизы надевается платье, состоящее из единого куска шерстяной домотканой материи. Оно называется «патту» и укрепляется на груди двумя большими булавками, соединенными серебряной цепочкой. Так скалывали когда-то плащи кельты, скандинавы или прибалты. На патту часто бывает выткан геометрический узор традиционных цветов: черный, желтый, красный, синий. И этот узор напоминает и наш украинский, и болгарский, и югославский. На ногах мужчины и женщины носят грубошерстные чулки до колен и обувь, похожую на наши закарпатские постолы. А однажды я видела, как через лесную поляну бежала девочка. На ней была красная косынка, она подобрала подол патту, и я с изумлением заметила, что на ногах у нее были лапоточки. Изящные лапоточки, сделанные, правда, не из лыка, а из какой-то травы. Видеть это было так же странно, как и кафтаны с кушаками на мужчинах. А их плоские круглые шапочки, украшенные иногда фазаньими перьями, напоминали головные уборы европейских горцев.

Каждый день в долине полон неожиданностей. Раннее утро. На придорожных деревьях и траве лежит обильная роса. Контуры близких гор еле намечаются на медленно светлеющем предрассветном небе. С реки Биас на дорогу ползут синеватые полосы тумана. Стоит удивительная тишина, как будто все замерло в ожидании рассве

та. Я спускаюсь к дороге, лента которой пока еще только угадывается в предрассветной мгле. Никого. И только горы все четче проявляются на светлеющем небе, и уже плывут над розовыми снегами розовые облака, подсвеченные золотом пока еще невидимого солнца. И мною овладевает какое-то странное чувство. Мне кажется, что время вдруг остановилось. Все то, что я вижу, было много тысяч лет назад. И эти горы, и деревья, и облака. И теперь остается только ждать чуда. И оно не замедлило явиться. Вдруг с каким-то печальным присвистом пропел скворец. За поворотом дороги раздался топот множества ног. Вырвавшийся из-за гор солнечный луч заплясал в золотистой прозрачной дымке. И в этой дымке возник человек. Не было сомнения, что это был очень древний человек. Неожиданная тень прошлого. Он был высок, горбонос и усат. Шерстяной, до колен кафтан стягивала обернутая несколько раз вокруг талии веревка. Мускулистые, с хорошо развитыми икрами ноги, обутые в тяжелые, странной формы башмаки, уверенно ступали по дороге,

— Ты кто? — оторопело спросила я эту «тень прошлого».

— Гадди, — густым басом ответила «тень» и смущенно затеребила длинный черногорский ус.

— Кто, кто? — не сразу поняла я.

Человек был терпелив и пояснил:

— Гадди мы, пастухи из Чам-бы, вон из-за тех перевалов, — и показал на северо-запад.

А топот все нарастал и нарастал, и возникали еще какие-то странные звуки, сопровождавшие этот топот. И я приготовилась к лицезрению картины древнего переселения народов. Но тут из-за поворота дороги вырвалось стадо овец и коз. И я поняла, что странные звуки были просто их блеянием. Стадо бесконечным потоком растянулось на дороге. А рядом с ним шагали эти древние пастухи— гадди, пришедшие сюда откуда-то из-за гималайских снегов. Вместе с ними шли женщины. На одних были легкие шерстяные свитки, на других — длинные, в мелкую складку юбки. Черные платки стягивали их головы, а нижняя часть лица была скрыта куском красной ткани. Видны были только брови и живые, любопытные глаза.

Их костюмы еще более усилили впечатление необычности происходящего. И когда на дорогу вышел кельт в шерстяном плаще, я уже не удивилась. Завершая все происходящее, раздался призывный звук трубы. Я заставила себя обернуться. На дороге стоял автобус и сигналил овцам, древним пастухам, кельту и мне. И... очарование исчезло. Все стало на свои места. «Кельт» снял плащ, и под ним оказался кафтан жителя Кулу. Потом я узнала, что мужчины в Кулу так носят на плечах шерстяные одеяла в холодную погоду.

Казалось, все ушло, но тем не менее все продолжало существовать. Бок о бок. Как две реальности. Так же, как продолжала существовать в одно и то же время древняя и современная долина Кулу.

По долине и по склонам гор разбросаны зеленые квадраты полей. С рассвета до захода на них можно видеть работающих людей. Они пробираются к этим полям по крутым горным тропинкам. На полях выращивают пшеницу, ячмень и рис. К полям примыкают сады — вишневые и абрикосовые. На лесных травянистых полянах пасутся овцы, коровы, козы. Большинство жителей долины — земледельцы. Размеры их полей разные. Так же по-разному выглядят сложенные из грубо тесанных камней дома. Ибо здесь, как повсюду в Индии, есть свои бедные и богатые.

Но зажиточность земледельца Кулу — вещь относительная. Если есть теплая одежда и еда на каждый день — значит, человек богат. Если прочно стоят стены твоего дома, не протекает сланцевая крыша и есть на что посадить гостя — значит, в доме достаток. Весь день каннеты заняты. Мужчины несут из леса вязанки дров, женщины, плавно ступая, сгибаются под тяжестью заспинных корзин, наполненных свежей травой. Все пригодится в хозяйстве. И все они, бедные и зажиточные, легконоги и стройны. Слишком много приходится всем ходить по крутым горным тропам, слишком часто приходится преодолевать подъемы. И поэтому каннет ест всего два раза в день. Желудок должен быть легким. Утром можно обойтись пшеничными лепешками и молоком. Вечером — рисом с овощами и простоквашей. Над домами Кулу только два раза в день поднимаются синие дымки. Но это ко

23