Вокруг света 1974-09, страница 78Место было найдено: в 65 километрах, возле Умпырского кордона, обнесли изгородью 73 гектара заповедного леса с обширными полянами. И вот в июле, когда громче зашумели горные речки и на перекатах уже не мелькали пенные шапки разорванной камнями воды, было решено начинать перегон. Восемнадцать животных, отобранных для этой цели ранее, отделили от стада и закрыли в зубро-парке. А через шесть дней Калугин сам открыл ворота, и гонщики, став цепью, начали отжимать их к выходу. Пока загон был рядом, зубры шли спокойно, но вот кончилась поляна, скрылась за деревьями изгородь парка, и, почувствовав что-то необычное, неладное, зубры стали настороженно поднимать головы, тревожно оглядываться. Не дойдя до первого брода, старая зубрица Ельма вдруг бросается влево, вправо и, грузно оседая на задние ноги, поворачивает назад. Но стадо не успевает двинуться за ней: егеря смыкаются, делают несколько холостых выстрелов, зубрица возвращается к стаду. Теперь все держатся настороже, по два-три человека вместе, на группу зубр нападает реже, чем на одного, — и фразы, которыми обмениваются гонщики, становятся короткими, отрывистыми. Возле брода уже все стадо, толкаясь и опрокидывая зубрят-сеголеток, с ревом повернуло и двинулось на гонщиков, и теперь горячие гильзы так и летят со звоном на прибрежную гальку, и в ущелье становится тесно от грохота и криков, словно здесь идет настоящий бой. — Патронов извели, как на войне! Вот ведь тварь настырная! — ругались егеря, вставляя новые обоймы. ...К Умпырскому кордону вышли через трое суток. Загнали стадо в зубропарк. А открыли ворота лишь через три месяца. — Ну, теперь не уйдут! — уверенно сказал кто-то из егерей, но Калугин недоверчиво оглядел стадо и промолчал.. Он знал, что зубры находят друг друга по следу двухдневной давности, а насильно перегнанные в другой район всегда стараются вернуться на прежнее место, никогда не сбиваясь с направления. Его опасения сбылись. Через несколько дней с Умпырского кордона пришла радиограмма: «Стадо ушло. Идет на Кишу. Своими силами задержать не можем». Калугин спешно стал собирать егерей. Стадо перехватили уже на полпути, у шумливого брода через реку Уруштен, и заставили повернуть назад. «Тут ваш дам теперь!» — повторял зубровод кордона Алексей Пилипенко, наталкивая в кормушки беглецам неохватные охапки пересыпанного сухим цветом сена. Но зубры не «поверили», и, когда, сделав передержку, их выпустили из парка, по молочно-бе-лой от утреннего заморозка траве они снова ушли на Кишу. На этот раз уц!ли еще дальше — их повернули уже за Уруштеном. Но Пухар, племенной зубр, завезенный из Польши, сорвался со скалы в Лабу, переплыл на другую сторону и ушел в охотничий район... Калугин одной рукой хватался за сердце, другой грозил кому-то кулаком: бык стоил десять тысяч, не говоря уж о зоологической ценности! Едва отогнав стадо, вернулись к реке, стали прочесывать лес. Пухар лежал под елью и хмуро смотрел на приближающихся егерей. Его взгляд не предвещал ничего хорошего. Он устал, он хотел отдохнуть, а люди в последние дни бесцеремонно лезли в его жизнь, заставляли делать многокилометровые перегоны. Егеря стали шуметь, поднимая его, а он только медленно водил чуть надколотыми у верхушек рогами и не двигался. — Дурень, на холодец захотел! — уговаривал его кто-то, но зубр не двигался, словно собственная судьба его больше не интересовала. После выстрелов в воздух он встал, сделал несколько шагов, и все увидели, что он хромает. — Да-а... На таких ногах далеко не уйдешь! — сожалеюще протянул зубровод, и, как бы подтверждая его слова, Пухар остановился и шумно вздохнул. Снова раздались холостые выстрелы — не помогло. Тогда кто-то предложил выстрелить солью... В несколько минут все непрочные связи, возникшие прежде между людьми и зубром — суть их заключалась в том,, что люди кормили его, а он за это до некоторой степени подчинялся им, — были разорваны. Пухар не знал, зачем в него стреляли, но в него стреляли, и теперь люди для него были врагами. Как и полагается перед боем, он пригнул голову и, хлестнув себя хвостом, бросился на ближнего егеря. Тот юркнул за дерево, и Пухар, не успев развернуть громоздкое тело, тараном вломился в кусты. Егеря вскинули ружья... Калугин нахмурился и, подняв руку, остановил егерей. — Ладно, ребята, хватит. В лоб тут не возьмешь. Другое попробуем... И они ушли. Через неделю недалеко от поляны остановился трактор с санями, и с них сгрузили небольшой стог сена. Сначала от стога, от места, где он стоял, шел густой запах железа и человека, и Пухар, помня обиду, держался в стороне. Но постепенно жухли травы, давно унесло ветром тревожные запахи, и бык вернулся. Всю зиму кормился у поляны зубр, здесь устраивался на лежку, и выпавший снег толстым слоем ложился ему на спину. Иногда близко подходили волки, но, услышав яростный храп и разглядев полуметровые рога, уходили дальше, нервно вытанцовывая на снегу. А весной у поляны опять появились люди и начали строить небольшой загон, ставить стены и выводить от загона раскол, тесный, одному только зубру и пройти. В конце раскола поставили клетку. Пухар издалека все тянул голову, настороженно цедил ноздрями воздух, но столбы пахли смолой, стружкой, недавним дождем, и он стал приходить к ним и даже привык, привалясь к столбу, почесывать о него бороду, бока, оставляя клочья темной, свалявшейся шерсти. Так прошла неделя, другая. Настал день, когда зубра перегнали в клетку. Потом подогнали трактор, клетку передвинули на сани, и Пухар вернулся на Кишу. Никифоров отодвинул сверху засов, открыл дверцу: «Ну, вот и дома! Добился-таки своего!» И великодушно посулил: «Сто лет теперь проживешь!» Только зубровод ошибся. Однажды осенью Пухар пришел понурый, с запавшими боками и свалявшейся шерстью, хотя линька у зубров давно кончилась. Егеря решили, что это обычное состояние после беспокойной поры зубриных свадеб, но шли дни, Пухар все худел, и Калугин почувствовал неладное. Попытались загнать зубра в раскол, но он уже знал, что это такое, и не дался, ушел. Пухар умирал. Медленно и мучительно. Этого пока не знал, наверное, никто из людей. Знал только он и другие зубры, чей звериный инстинкт 76 |