Вокруг света 1975-09, страница 46

зался беседовать. В Тайшете, в ожидании поезда, я решил поведать о происшедшем на базе Хушма Суслову. Мы уединились с ним за столиком в уму буфета. Выслушав мою исповедь, Иннокентий Михайлович — через щели между бинтами — как-то грустно поглядел на меня, вздохнул, похлопал по плечу и сказал:

— Дело ваше дрянь. Думаю, однако, паря, не скоро у вас с Куликом отношения наладятся. Он человек бескомпромиссный. Да или нет.

— Но ведь я высказал только предположение...

— Вы засомневались, — прервал меня Суслов. — Для Леонида Алексеевича этого достаточно. Слишком много ему пришлось воевать с сомневающимися. Наверное, это и ожесточило...

Вот так и полечилось. Одна заноза была выдернута, и сразу же засела во мне другая, поглубже, покрепче, поострее! Очень было горько. Особенно потому, что не чувствовал я себя по-настоящему виновным. Нет, Леонид Алексеевич не «раззнакомился» со м»ной. По-прежнему, приезжая в Москву, он всегда заходил к моим родственникам «попить чайку» и, когда встречал меня, был любезен. Но и только. Былым, почти отеческим отношением и не пахло. А по своим «метеоритным» делам он заговорил со мной лишь однажды — вскоре после возвращения из Сибири. Тогда он попросил меня написать свои соображения для отчета об экспедиции — о возможности посадки гидросамолетов на Подкаменной Тунгуске в районе Ванавары.

У меня уже было некоторое знакомство с авиацией. За год до того я участвовал в опытной авиационной экспедиции в Казахстане и проходил специальные курсы летнабов.

Я набросал для Кулика кроки плесов Подсменной Тунгуски и написал короткую экспликацию с выводом, что на некоторых плесах там можно устроить гидроаэродром для самолетов типа «Юнкере-13». Эту справку послал почтой.

Леонид Алексеевич, вернувшись, сразу же начал готовить новую экспедицию в «страну мертвого леса», и намеревался добиться получения самолета для аэрофотосъемки района Большого болота.

Новую экспедицию ему удалось организовать через год, правда, без участия авиации. Конечно, меня в экспедицию он не пригласил.

С годами отношение ко мне у него снова переменилось. Что послужило поводом - не знаю. Но как-ТО; уже в сороковом году. Леонид Алексеевич позвонил м,не и сказал, что, если я не возражаю, он придет на «чашку чаю». Когда я открыл дверь, он полуобнял меня, похохатывая, б\дГо и не было между нами надолго уснувшей черной кошки. И обратился ко мне по-прежнему интимно, произнося мое имя на итальянский манер:

— Витторио! Здравствуйте. Читал вашу книжку для ребят. Рассказывайте, как живете, как трудитесь?

Бородка и усы Леонида Алексеевича совсем поседели. Резче обозначились морщины у рта. И вокруг глаз тоже были морщины, и очки не могли их закрыть. Он казался безмерно усталым и в то же время излишне возбужденным, нервным. Однако руки его, обнявшие меня, были по-прежнему железными и голос бодрым.

Мы говорили долго. Леонид Алексеевич рассказывал 0 своих последних экспедициях в «страну мертвого леса». Раскопки, бурение, магнитометрические измерения, внимательнейшее «прочесывание» склонов сопок — все было сделано. И — ни одного осколка!

Однако уверенность, что именно то место, где он искал, есть конечный пункт траектории полета гигантского метеорита, встретившегося с Землей,,его

не покинула. Правда, теперь Кулик выдвигал гипотезу: метеорит не распался над землей на осколки, которые вонзились в землю, а рассыпался на мельчайшие частицы при взрыве.

— От нашего (он опять говорил — «нашего»!), метеорита обязательно что-нибудь осталось. Основная масса его, наверное, превратилась в пыль. Но эти мельчайшие частицы его вещества все же там быть должны! И я их добуду. Обязательно, Витторио, обязательно!

Потом Кулик стал допытываться у меня, насколько надежны новые летательные аппараты — автожиры (теперь они называются «вертолеты») инже- , неров Камова и Миля. Я обещал познакомить Леонида Алексеевича с изобретателями этих машин. На автожире можно было бы из Кежмы прямо долететь до нашей заимки у края Большого болота. Кулик, очевидно, вынашивал такую мысль.

...Захлопнулась дверь за Леонидом Алексеевичем, и мне стало грустно. Может быть, потому, что де-■^ЯТ1гл"ет. разрыва с ним — это моя личная большая потеря? Теперь, уже в пору зрелости, немало повидав разных людей и среди них по-своему замечательных, я совсем по-иному понимал тех, кого называют «одержимыми*. Теперь я знал, что такие люди почти всегда трудны для окружающих и, пожалуй, особенно для своих коллег. Но они ведь такие, потому что слишком увлечены! Слишком любят свое дело и в то же время намного больше знают о нем, чем тот, кто высказывает сомнение в их заключениях и выводах. Оставим за ними человеческое право быть бескомпромиссными и будем уважать их за это. 1

Больше Леонида Алексеевича я не видел.

В конце июля трагического сорок первого он вступил в народное ополчение, в Московскую дивизию имени В. И. Ленина. Она вскоре ушла на фрон¥. По пути к огневым рубежам в районе Спас-Демен-ска штаб дивизии получил письмо из Академии наук с просьбой, на основании предписания Наркомата ** обороны, вернуть в Москву бойца Л. А. Кулика. Страна не могла даже тогда рисковать своими учеными.

Леонид Алексеевич отказался покинуть часть.

...Фашистские самолеты бомбили передний край и ближние тылы нашей обороны в районе Мясного бора на Волхове с рассвета и до темна. А ноч^яасту-пала поздно. Кончался май. Уже много дней 59-я армия, где служил я, вела бои, сдерживая врага, стремившегося закрыть коридор в лесах и болотах, через который выходили из окружения остатки Второй ударной армии. В эти тяжкие дни из Москвы, из ^ Союза писателей, мне переслали письмо от брата из осажденного Ленинграда. Он сообщал, что вслед за отцом зимой умер наш младший брат. В конверте было и второе письмо — треугольник, сложенный из листа школьной тетради. В нем несколько карандашных, плохо разборчивых строк.

«Витторио! — писал Леонид Алексеевич. — Если мое послание дойдет до вас, сообщите свой номер полевой почты. Уверен, что вы где-нибудь летаете и бомбите фрицев. Может быть, и поблизости? Желаю полного успеха. Моя болотная полевая почта... Обнимаю, до победы!» ^

До Дня Победы Леонид Алексеевич не дожил. В бою в районе деревни Мнтяево на Северо-Западном фронте он был ранен в ногу. Его части угрожало окружение. Товарищи пытались вынести ученого. Он настаивал: оставьте меня в укромном месте, в какой-нибудь лесной сторожке. Иначе сами не выберетесь. Й настоял.