Вокруг света 1975-10, страница 35

и, как только мы расселись в теплушке, поволок ее к концу зимника. Мы прямо на ходу пили пахнущий дымком свежезаваренный чай.

На трассу отправилось несколько человек. Первым идет смуглый парень с татарским лицом, торит тропу. Я замыкаю шествие, ступаю след в след. Вот и трасса, будущая широкая автодорога. Сейчас это прямая как стрела тропа шириною в две-три охотничьи лыжи.

По всей длине тропы с интервалом в сто метров торчали колышки-пикеты с затесанными концами, :а на затесях стояло жирное, выведенное выдавленной из тюбиков (на морозе не до кисточек) масляной краской — ПК-78, ПК-79, ПК-80... Тайга, если это было в чистом сосновом бору, просматривалась метров на двадцать пять, тропа же, если ей на пути не попадался распадок или она не взбиралась на возвышенность, просматривалась на сотни метров и все-таки терялась вдали, в густоте веток, нависших над ней. Эта тропа и была той самой визиркой — еще одно заинтриговавшее меня слово, услышанное в машине, — о которой толковали изыскатели. Визирка, точнее, визирная просека, — это прямая, которую можно просмотреть в визирный аппарат или теодолит от одной точки топографической привязки до другой. С нее, визирки, и начинается любая ЛЭП, любая рельсовая или автомобильная дорога.

Через каждые три пикета попадались широкие шурфы, иные из них зияли глубиной, иные едва достигали полуметра, все зависело от того, насколько глубоко залегает коренная порода. Идти по узкой тропе трудновато, ступишь шаг в сторону — и по пояс в снегу. Иногда увидишь теодолит на треноге с зачехленным прибором, так и стоит в тайге, дожидаясь хозяев, благо прятать в этом безлюдье не от кого. Рядом с теодолитом из пня обязательно торчит топор. Возле одного из шурфов — остатки костра, рядом закопченный чайник, на носике его висит алюминиевая кружка.

Впереди меня идет Петр Бабенко, рыжебородый одессит, в свои двадцать восемь лет успевший побывать и в Бурятии, и на Байкале, и на Амуре, и на Алтае. Идет он по тропе ходко, не обиваясь с ноги, а если попадается ненадежный наст, то ступает очень мягко, по-кошачьи, с пятки на носок.

Вот и восемьдесят седьмой пикет. Здесь Петру бить мерзлоту. Курим. Спрашиваю, не думает ли оставить тайгу да махнуть на юг, в солнечную Одессу?

— Нет, — говорит он. — Кто поработал в тайге больше двух лет, редко от нее уходит. Да и как от нее уйти: хорошо здесь.

Он обвел взглядом деревья, задержался на облепленном снегом буреломе и, улыбнувшись, тепло добавил:

— Красиво...

Оставляю Петра и иду в конец трассы. Она пробита пока лишь на восемнадцать километров. Со стороны Братска побольше, там часть дороги уже готова — до поворота на Усть-Илимск, а часть построена леспромхозами для лесовозов. Ее расширяют, деревянные мосты заменяют на бетонные. Словом, там уже полным ходом идут строительные работы. А здесь — если я пройду еще с километр по тропе, приду к конечной точке изысканной до сих пор трассы.

К последнему пикету я добрался уже в расстегнутой шубе и без шапки. Дальше ходу не было. Тайга здесь смешанная. На самом хребте растет сосна, ниже — заросли осинника, лиственницы, мелкой березы. Там, цце много сухостойных пихт, замерзшее болото. Попадается и черемуха, мелкая ольха, ель...

Тайга стояла белая, нетронутая. Сквозь темные стволы с наветренной стороны — синий горизонт, который постепенно затоплялся оранжевыми языками угасающего солнца. Прав Петр: истинно красиво!

Пока я ходил, Петр уже успел врезаться в землю на полштыка, подтверждая тем слова, оброненные кем-то по поводу его работы: «Копает, как крот!» Он действительно, как крот, вгрызался в грунт, размеренно бил кайлом, дробя камни и мерзлоту.

Подошел старший инженер-геолог Артур Браун, один из самых молодых специалистов в экспедиции. Он взял в руку камень, спросил:

— Там много таких?

— Сплошняком, — ответил Петр.

— Так это же замечательно! — воскликнул Артур. — Откроем карьер, и не надо издалека щебень возить.

«Замечательно», как я заметил, было любимым словом геолога.

В голубом вагончике сидели в подавленном настроении Иван Иванович Богомолов и тракторист Григорий Карандаев. Толстая ветка, скользнув по защитной броне трактора, каким-то непостижимым образом залезла под нож и пробила радиатор. Теперь нужно было буксировать трактор на базу или же снимать радиатор здесь, в полевых условиях, и машиной везти его в мастерскую.

Они неторопливо пили чай, перебрасываясь редкими словами. Я немедленно был угощен этим незаменимым на морозе напитком. Потом Иван Иванович рассказал:

— От Кызыла до Дудинки... Где только меня не носило! Пока молодой — тайга интересна, молодым всегда интересно. Два года проработал, втянулся. (Он тоже говорил, как и Петр, про два года.) А на Кодинке застрял, седьмой год...

К вечеру в вагончик стал набиваться народ. Машина давно должна была прийти, а ее все не было. Стали поговаривать, не пойти ли к поселку пешком. И когда совсем стемнело, отправились. Примерно через километр-два пути увидели за поворотом свет. Но это была не машина. Посреди поляны ярко горел костер. Люди, разбросанные по всей трассе, собрались здесь в ожидании машины.

Шел обычный разговор про дела на трассе, про охоту, про то, что весной в Сухом ручье кишит хариус, идущий вверх на нерест. Оказывается, Сухим ручей называли потому, что летом он совсем пересыхает. Говорили о роли электростанции и будущего города. И что в городе будут строить то же, что и в Братске, в Усть-Илимске...

Как мы и думали, Тима ремонтировался по дороге. Сейчас он гнал «на всю железку»: из распадка полыхнул свет, потом машина взревела на подъеме и вылетела к костру. Разместились как попало и рванули к поселку.

Вскоре впереди, в ночи, услышали брех собак. Из темноты возникли фонари поселка изыскателей и красные огоньки буровых вышек на створе.

Ангара, Кодинская заимка

3 «Вокруг света» № 10

зз