Вокруг света 1976-02, страница 11

административных служб. Только на левом берегу реки, возле рынка, абстрактные стены которого похожи на элеватор, шумит пестрая толпа, ревут мотоциклы, бойко торгуют лавки и магазины.

С воздуха Хюэ кажется еще более необычным. Река извивается драконом, который зажал в челюстях город, а на хвосте несет фантастические контуры императорских захоронений,

комплексы которых занимают тысячи гектаров. Город настолько гармонично и ладно был скроен в прошлом веке, что ни грохот вертолета, ни кажущийся с высоты четырех сотен метров рыбьим скелетом новый мост, ни стальная мачта, поднявшаяся над старинной цитаделью, не могут разрушить иллюзии подлинного возвращения в прошлый, патриархальный Вьетнам, иллюзии разложенного перед тобой старинного чертежа старинного города. Здесь можно хорошо понять прошлое Вьетнама и сложное переплетение его с настоящим.

Хюэ в его нынешнем обличье начал строить в 1802 году император Зялонг из династии Нгуе-нов, сумевших в результате длительной борьбы с соперниками внутри страны и с внешними врагами объединить под своей властью весь Вьетнам. Золотые ворота Знаменной башни, средняя часть которых открывалась только перед императором... Двор «великих мирян» Королевского посада со львами из позолоченной бронзы и голубыми фарфоровыми бассейнами... Двор малых приемов Пурпурного запретного города с гранитными табуретами для министров...

«Французское и китайское происхождение всех этих памятников несомненно», — утверждали европейские путешественники, посещавшие в прошлом Хюэ. Не знаю. Может, это и так. Но если это и Версаль, то Версаль вьетнамский (так его, кстати, и называют в Париже). А что касается китайских мотивов в архитектуре и убранстве дворцов, то «запретный город» китайских императоров в Пекине строил вьетнамец Нгуен Ан, живший в XV веке...

Заглядывая в недалекое прошлое азиатских народов, мы чаще подсчитываем политический и экономический ущерб, нанесенный им колонизаторами. Но не менее страшен культурный урон, причиненный иностранным вмешательством, рвущим тонкие нити традиций, тянущиеся во

времени от одного десятка подлинных мастеров к другому. Я особенно остро ощутил это, когда, проехав по узкому шоссе, ободранному танками и выщербленному пулеметными очередями «летающей кавалерии», вдоль мягких холмов к юго-востоку от Хюэ, попал в город мертвых, где находятся могилы императоров, их министров, знати, поэтов и философов.

По обычаю, гробницы начинали строить еще при жизни их будущих владельцев. Загробный дворец Зялонга напоминает крепость. Император, объединивший Вьетнам и укрепивший его от китайской границы до дельты Меконга, не позволил употреблять при постройке своей усыпальницы ни ценных пород деревьев, ни цветных черепиц, ни драгоценных камней. В дело шел только гранит. Гробница одного из его потомков — Тху Дыка, умершего в 1883 году, представляет собой иную картину. Это умело запущенный сад, задуманный и спланированный талантливым поэтом и слабым монархом, который не смог ни противостоять натиску французских колонизаторов, ни найти путь к собственному народу, поднявшемуся, чтобы дать отпор этому натиску.

Все гробницы императоров построены в общем-то по единому образцу. При входе во двор одинаковые каменные статуи мандаринов, воинов с саблями, сановников со свитками бумаг, боевых слонов и коней. И на последней по времени могиле — императора Кхай Диня, отца свергнутого в 1945 году Бао Дая, я увидел все те же террасы, тех же драконов, сползающих по перилам, те же каменные фигуры, правда, в гораздо большем количестве, но чувство подделки «под», возникшее сразу же и не оставлявшее до конца осмотра, оказалось верным. В мавзолее, законченном в 1935 году, воплотилась безвкусная смесь застывшего местного с плохим подражанием европейскому. Кокетливо отвернутая пола императорского кафтана на медном истукане, изображающем покойного, дает возможность разглядеть под ним французский мундир и французские ордена. Псевдоклассические колонны, геометрически прямоугольные косяки дверей, фотографии, пластик, цемент и стекло уродливо соседствуют со старинной синей черепицей, бронзовыми цаплями и медными курильницами. Мавзолей строил

ся уже на деньги из иностранной помощи.

— Мавзолей слабоумного, — буркнул один из моих спутни-ков-вьетнамцев.

У вьетнамцев очень сложное отношение ко всему этому прошлому.

Впрочем, и у прошлого сложное отношение к тому новому, что окончательно утвердилось в Хюэ в марте 1975 года. Оказавшись на холме возле города, где на берегу реки стоит национальная реликвия — пагода Тхиен-Му с семиярусной башней, построенная в 1601 году, я пошел вдоль ее каменной ограды. Миновав подстриженные лужайки, каменные беседки с колоколами, часовню с барельефами, я оказался вдруг в огороде, который потом перешел в сад. Несколько здоровенных бритоголовых парней мрачно и лениво ковырялись в развороченных грядках. Краем глаза они наблюдали за мной, не отрываясь от своего занятия.

— Откуда вы, господин? — услышал я хриплый голос.

Из-под дынного дерева вышел старик. Его череп покрывала короткая седоватая щетина. Серая домотканая рубаха и коричневые застиранные штаны болтались на высохшем теле. Запавший рот закрывала тень от широкого плоского носа. Парии выпрямились и настороженно ждали, что будет дальше.

Я назвал себя и попросил, если можно, рассказать о жизни буддийской общины пагоды после освобождения.

— Меня зовут Тхить Чи Лю, я настоятель пагоды, а это мои послушники. Здесь, куда вы вошли, находится наша частная обитель. Вот тропинка, которая ведет отсюда...

Он выпроводил меня за калитку, опутанную колючей проволокой, и запер ее на засов. Молча показал мне свою сгорбленную спину в заплатах и ушел, шаркая широкими босыми ступнями. А ведь во всех рекламных проспектах, издававшихся для американских туристов в Южном Вьетнаме, пагода Тхиен-Му называлась в числе особо посещаемых мест, где всякого встречали с радушием. Времена, видать, настали другие.

Позже товарищ Чан Хоан, член Народно-революционного комитета Хюэ, рассказал мне, что город до самого последнего дня оставался средоточием реакционных политических союзов и организаций, в том числе

9