Вокруг света 1976-02, страница 8
обще-то хорошее сравнение: «как в храме». Геннадий отошел и, носком ботинка отодвинув щиток, опять стал, произнося вслух, отмечать в своей толстой записной книжке: «Пытались сварить, не получилось». —- Пошли дальше. Только сейчас, когда двигаешься по трапам и галереям, по помещениям, начиненным трубами и арматурой, ходишь по лабиринтам в чреве плотины, вдруг осознаешь волнение людей, которые отмечают каждый уходящий день. Ловишь себя на том, что так же, как и они, начинаешь представлять общий рисунок узлов и деталей, еще вчера не укладывавшихся в твоем сознании. Например, водовод, выныривающий с высоты тела плотины, уходящий вниз под эстакаду и заканчивающий свой бег улиткой вокруг агрегата. Постепенно он покроется сетью арматуры, замуруется навсегда в бетон, и все, что открыто сейчас твоим глазам, тоже останется в бетоне. По репликам и объяснениям Лапина понимаешь, что для того, чтобы пустить первый агрегат, надо проделать фантастический объем работ. Продлить машинный зал -•- крышу и стены — по второй агрегат, чтобы пустить мостовой кран, поставить колонны и временный торец... Подготовить все водоотсасывающие трубы — там, где мы только что были, — чтобы закрыть затворы, так как, когда заработает первый агрегат, к ним не подойти: здесь, в котловане, будет река. Надо закончить здание центрального пульта управления, очистить котлован, отводящий канал, разобрать перемычку — земляную часть, чтобы соединиться с рекой, выполнить море электромонтажных работ... Каждый день надо класть в тело плотины тысячу с лишним кубометров бетона... Это лишь то, что лежит на поверхности. Склоны хребтов желтеют, и все отчетливее проступают приметы осени. Думаю, что за подсчетом каждого уходящего дня здесь, в котловане, человек не очень-то замечает саму осень и только изредка, рассеянно посмотрев на склоны хребтов, отмечает: «Смотри, как за один день пожелтело вокруг», и ему не приходит в голову, что осень имеет свой ход, и пришла она для него так же незаметно, как и уходит. Потому что он просто работал и думал о пуске, до которого теперь осталось 72 дня. И к тому же, как говорит Геннадий, поджимают холода. — Здесь будут трансформаторы. Мы остановились перед только что забетонированным фундаментом, из которого торчали анкеры. И опять для меня загадка, как же сюда, в это помещение, поднимут и занесут 185-тонный трансформатор, начиненный медью и железом, который буквально по сантиметру десятки людей передвигали сегодня утром от берега Зеи. Здесь многое непонятно постороннему... Геннадий отошел к кому-то, а когда вернулся, сказал: — Надо поджимать с бетоном. То, что не сделаем сейчас, придется на холода. Теперь хоть крыша над головой... А начинали здесь зимой, в мороз. Как-то ночью позвонили мне домой и говорят, что упал тепляк. Я кричу в трубку: «Как люди?» Отвечают: «Все в порядке». Наскоро одеваюсь и буквально бегом со Светлого сюда. Представь: в сорокаградусный мороз, под открытым небом, на площади семнадцать на двенадцать метров люди кладут бетон. Чтобы бетон не замерзал, металлические стойки высотой около пяти метров накрыли брезентом — сверху и с боков до опалубки. Бетон идет с высоты тридцати метров через множество соединенных между собой тяжелых хоботов. И вот вся эта масса хоботов сорвалась с высоты, рухнула — и тепляк лег на бетон. Оставлять так нельзя — мороз: уложенный бетон замерзнет. И мы, шесть человек, до утра подняли и поставили тепляк. Утром никто не подо-зревал? что такое могло быть. В нормальных условиях люди восстановили бы это за трое суток. Геннадий помолчал, а потом неожиданно добавил: — Так что успеем... Пустим агрегат к сроку. Теперь мы спускаемся все время вниз. Лестницы сужаются, повороты чаще. Становится сыро и холодно. Геннадий молча идет впереди, а я то и дело застреваю в переходах. Дошли до тупика. Геннадий поднял крышку люка, и мы по скобообразному трапу стали спускаться в колодец. Потянуло запахом стоячей воды. Пройдя колодец, вышли к небольшой арке, и Геннадий, согнувшись, протиснул голову и плечи. То же самое сделал и я. Направо и налево уходит мрачный низкий коридор со стоячей водой. — Мы на самой низкой точке машинного зала и Зейской ГЭС, — сказал Гена, сюда туристов и корреспондентов не водим. Я сказал, что в прошлый приезд был на самой низкой точке, но вроде не здесь. — Это ты был на плотине. Сейчас мы стоим намного ниже дна реки. Летом у нас были студенческие строительные отряды из Новосибирска, с Украины, из Ровно, из Московского университета... Так вот, студенты из Ровно, согнувшись в этой узости, очищали этот коридор от застоявшегося ила, который выходит из скалы вместе с водой. Хорошие ребята. Вот бы нам сейчас перед пуском сотню-другую таких ребят... Пошли ужинать! На плотине мы изрядно продрогли, а в столовой тепло и уютно. 10 часов вечера. Взяли мясо: я с гречкой, а Геннадий с макаронами — он сказал, что любит макароны, — и по два стакана горячего кофе. За ужином Геннадий, видимо, был так рассеян, что даже не заметил, что «уступил» мне свои любимые макароны, и только под конец вдруг сообразил: сначала на лице появилось удивление, а затем он рассмеялся и стал извиняться. — Я тоже люблю макароны, — успокоил я его. Выйдя из столовой, мы сели на большой валун у самого берега и закурили. Отсюда плотина вся была в искрящихся снопах и огнях. Внизу гудела река — сегодня все затворы плотины были открыты, с низовий из Свободного шел лихтер с трансформатором для второго агрегата, нужна была большая вода. У подножия плотины вода вырывается с бешеной силой, ударяется о бетонную перемычку, собирается в единую волну, под напором, в кипении, с оглушительным ревом взрывается и, опадая, пенится Успокаиваясь, широко катится в пойменную часть реки. Лучи ламп и прожекторов высвечивают водяные облака, движение ветров, и кажется, что там, в ночном гуле, в створе Тукурингра и Соктахана рождаются всполохи и, взметнув в небо, рассеиваются над вечной мерзлотой. Подошел автобус. Расставаясь, Геннадий предложил завтра поехать за верхний бьеф. — Там сейчас осень, — сказал он так, будто здесь, по эту сторону плотины, все еще жаркое лето. Амурская область 6 |
