Вокруг света 1976-02, страница 19

В село Половинку, на рацию, был послан человек, с радиограммой: «Работа идет к завершению, перевал есть! Кончились продукты».

Лица рабочих на секущем ветру загрубели, окрасились в цвет кирпича. У некоторых шелушились носы и щеки — поморозились.

Первые дни повар Иван не жалел продуктов: работа у^ людей адская, на холоду! Теперь на ужин была только мучная болтушка с кусочком черного сухаря. Но скоро и это кончилось. По сравнению с людьми лошади выглядели куда богаче: у них был овес — почти два мешка'! Только — странное дело — животные вдруг тоже стали худеть. Иван сказал задумчиво:

— Придется заколоть одну лошадь. Работа с пустым брюхом на морозе — погибель!

Затыкин уже и сам с трудом таскал по снегу теодолит, но убивать коня не согласился. Решили так: чтобы не было обидно ни коням, ни людям — овес разделить пополам. Из гвоздей и наплыва на стволе лиственницы, по цвету и по твердости похожего на красный камень, соорудили ручную мельницу. Повар растирал овес, сыпал пригоршню в котел с кипящей водой. Приходилось по кружке жиденького отвара на человека. По рации обещали, что над хребтом пролетит самолет, сбросит мешки с продуктами.

Но самолет не появлялся. Где-то над Леной разразилась затяжная пурга.

Овса в мешке осталось несколько горстей. Снова заговорили о том, что надо заколоть лошадь. Затыкин опять не согласился. Он в растерянности ходил вокруг животных, думал. Под кожей четвероногих работяг, казалось, уже ничего нет, кроме скелетов.

Дня через три одна из лошадей сдохла. Стены палатки почернели от копоти, чудились дыры, сквозь которые мерцает звездами ночь. Но это зеленели во тьме глаза людей, злых, от голода. Слышался зловещий шепот:

— Коней жалеет, людей не жалеет!

Евсеев шуровал в печке, крикнул:

— Нишкни, ребята, ша! Враз напомню: там, внизу, послевоенная разруха, голод, за украденную пайку хлеба под суд отдают. Не за лошадь — за пайку! А за лошадь парнишка в ответе... Свеженины им захотелось!

Евсеев был прав: хлеб в мага-

2 «Вокруг света» № 2

зинах еще давали по карточкам, а закон об охране государственного имущества был строгий, военный.

На павшую лошадь составили акт, повар рубил мослы, парил их в котле вместе с кожей. Варево пузырилось зеленой тиной. Рабочие хлебали бульон, грызли кости, но Виктор держался на одной воде, которую повар заправлял щепоткой овса.

Работа шла своим чередом. Велись замеры, расчеты, падали срубленные деревья. Перевал Колпашный оказался ниже Королевского седла на тридцать метров — победа, радоваться которой не было сил. Рабочие оглядывали мутное небо — чудился самолетный гул...

На перевале поставили пикет, определили ось будущей трассы, а самолета все не было. Обреченная на полную бескормицу лошадь жевала горькую смолистую хвою, сдирала древесную кору. Затыкин разрешил забить эту лошадь, хотя для еды она почти не годилась. Спали ногами в сторону печки, головой — к стенке палатки. Раскаленная печь жгла пятки, но голодная кровь не грелась, и волосы примерзали к спальным мешкам. Все становилось нереальным, хотелось лечь, чтобы никогда не просыпаться. Ветер рвал грязный брезент палатки, с гулом трепал кроны кедров, обламывал сучья. Иногда в шуме ветра чудилось хлопанье плаща и хохот всадника, летящего в Королевском седле сквозь ночной дым пурги.

Когда был вбит последний пикет, топоры полетели в сторону. Это был знак: все, конец! Самолета уж никто не ждал. Лечь и лежать...

И все-таки они выбрались в село Половинка — вереница теней со струпьями на лицах и ямами вместо глаз. Вдова, хозяйка избы, на иол которой они повалились, перепуганно загремела посудой. Обессиленный Виктор вместе со всеми повалился навзничь — лег умирать. Там, наверху, об этом не думалось (делать, делать и делать!), но теперь... Снились красноглазые сочные омули, восторженный Юзек и гулкая Дельбитиида. Виктор сложил на груди руки и едва различимо шептал посинелыми губами:

— Спасибо, ребята, всем вам спасибо. А рабочие документы в случае чего передайте куда следует.

И в это время затарахтел, за-дыдыкал на дороге трактор. Слу

чается же такое: помощь приходит на самый последок! Самолет из Иркутска так и не смог пробиться — застрял на полдороге, в Жигалове. Из Усть-Кута отправили на Колпашный перевал трактор. И вот произошла эта встреча на улице Половинки. В доме вдовы засуетились спасатели, с тракторных саней снимали мешки с продуктами. Врач раскладывал на столе лекарства и инструменты и все беспокоился, чтобы не обкормили истощенных людей.

Им потом два месяца не давали работать, выхаживали. Самый молодой из отряда — Затыкин сразу пошел на поправку, порозовел лицом. А многие кашляли — хрипело в простуженных легких. Весной с наступлением первого тепла они все снова вернулись в горы — выводить линию будущей трассы на перевал Колпашный.

Вот и конец легенды о Королевском седле — перевале через Лено-Ангарский хребет.

Виктору Ивановичу Затыкину было уже за пятьдесят, когда газеты и радио вновь стали говорить о БАМе. Он жил под Москвой, имел хорошую работу, но сильно забеспокоился, слушая голос диктора, который рассказывал о строительстве БАМа.

Виктор, Иванович хотел попасть на Лену или на Дельби-тинду, где начиналась его био-графрш изыскателя, но получил направление в Тынду. С партией изыскателей он пошел метить трассу по реке Гилюй.

К тому времени, когда я познакомился с Затыкиным, он руководил изыскательской партией, которая базировалась в Тынде. Вроде бы годы и пережитое должны были загрубить лицо, набороздить морщин... Но лицо у Виктора Ивановича светлое, моложавое, а в синеватых глазах часто мелькают удивление и восторг.

Виктор Иванович прекрасно себя чувствовал, когда оказывался в тайге, на трассе с теодолитом в руках. Понадобилось на его участке отводить дорогу за сопку (этим спасали скалистый берег Гилюя, который по первоначальному проекту надо было взрывать), и он снова уходил в маршрут. И снова ночевал в палатке, как вот сегодня у Эпова.

...Внизу, под обрывом, гудели на льду Гилюя колонны автомобилей и тягачей, вспахивая темень лучами фар. Парни ехали на штурм хребта Тукурингра...

17