Вокруг света 1976-02, страница 22мнение, что общество развивается уже вне зависимости от природных условий. Павловский доказывал обратное: окружающая среда может нести в себе и добро и зло. Первое нужно уметь взять, от второго — защититься. Этому и учит медицинская география. В 1954 году в Географическом обществе СССР была создана Комиссия медицинской географии, а шесть лет спустя — одноименный сектор в молодом Институте географии Сибири и Дальнего Востока. (Руководителем его стал ученик Е. Н. Павловского, доктор Игнатьев.) Прохоров был одним из первых сотрудников института — он получил удостоверение под номером тринадцать. Так он связал свою судьбу с Сибирью и возрожденной наукой — медицинской географией. ПОЧТИ КАК В АНТАРКТИДЕ — Опыт показывает, — говорит Прохоров, — что человека теперь можно поселить и в Антарктиде и даже на Луне. Нужно только оградить его от козней, которые несет ему окружающая среда. И в каждом случае нужно знать, от чего именно его защищать. А это уже задача для нас — меди-ко-географов. Разговаривая о БАМе, мы не случайно вспомнили об Антарктиде или о Луне. Рассказывают, что, когда в районе Удокана недавно были открыты залежи медной руды, в геологическом управлении пришли в ужас. «Вы бы еще на Луне сделали свое открытие!» — сказали первооткрывательнице Елизавете Буровой. И в чем-то работников управления можно было понять: свой клад природа словно специально укрыла за семьюдесятью замками: здесь горы и тайга, осыпи и сели, лавины и вечная мерзлота с термокарстовыми наледями, частые землетрясения и редкое население при полном отсутствии дорог. Даже сегодня, когда строится БАМ, мы знаем — в эти края рельсы придут позже, чем на другие участки трассы, — с запада нужно пробить 15-километровый Северо-Муйский туннель, с востока пройти все ловушки, которые природа понаставила на трассе Тында — Чара. Однако в том, что рельсы рано или поздно дотянутся и до Удокана, сомнений теперь быть не может. Но и в «добамовскую» эпоху, после открытия месторождений Удокана, ученые и инженеры, конечно, понимали, что такие богатства не будут долго лежать втуне. И медико-географу Прохорову предложили провести там санитарно-эпидемиологическую разведку. К тому времени за плечами Бориса Борисовича уже была работа в ненецкой тундре и в болотах Западной Сибири, в Норильске и на Усть-Илиме. Но все это оказалось лишь прелюдией к главному делу его жизни — Удокану, а потом БАМу. Прохоров вспоминает: — Арифметика полета из Иркутска в Читу проста: пятнадцать минут до Байкала, столько же над «славным морем» и час пятнадцать через Улан-Удэ до Читы. Не успели мы отдохнуть от погрузки оборудования в Иркутске, и вот уже читинские грузчики с профессиональным интересом наблюдали, как мы сгружали его в Чите. Наша ближняя цель — Чара. Но в Чите нам сообщили, что билеты туда нужно заказывать за месяц вперед... Создавшаяся ситуация вызвала у меня нервный смех. Чара отгорожена от всего мира горами, болотами и быстрыми реками. Зимой эти препятствия по снегу и по льду преодолевают отчаянные шоферы, которые с немалым риском для жизни привозят грузы по 700-километровой трассе. Летом же Чара доступна только для самолета. И вот оказалось, что для нас и этот, последний путь закрыт. Что же теперь делать? Не знаю, что было трудней — сама экспедиция или ее отправка. После долгих хлопот, нервотрепки удалось организовать спецрейс, — пришлось искать не только свободный самолет, но и пилотов, имеющих право на полет по этой весьма трудной трассе. Наконец мы уже летим над землями, которые условно можно назвать Северо-Восточным Забайкальем. В этом крае, который по размерам сравним с Грецией, живет не более двадцати тысяч человек, да и то они сосредоточены в нескольких населенных пунктах. Горы все выше. Самолету уже не под силу «перепрыгивать» через них, и мы летим вдоль реки. Кажется, крыло вот-вот чиркнет по каменной стенке. Кто-то замечает: «Летим над Удоканом», хотя правильней было бы сказать — сквозь Удо-кан... Уже середина июня, а в горах если не зима, то ранняя весна — на «сиверах» (теневых склонах) снегу сколько угодно, хоть на лыжах катайся. В голове роятся вопросы, которые обычно мучают медико-географов. Где же тут селиться людям, сколько здесь длится зима, на каких высотах начинается изнурительная для человека «горная болезнь»? Но самолет не лучшее место для раздумий. Пейзажи в иллюминаторе сменяются быстро, как в кино. Впереди, в устье распадка, замаячила голубизна: мы вырвались из теснин на простор. И вот уже мелькают желтый песок, серо-зеленая река и бревенчатые домики. Мы в Чаре. Выскакиваем из самолета и замираем, очарованные. Хрустальная стена, которую мы мельком видели из самолета, оказалась горным хребтом необыкновенной красоты. Это легендарный Кодар. Он не так высок: его рост всего три тысячи метров, но выглядит он грандиозно. Хребет нависает стеной над Чарской котловиной, и солнце отражается от его голубых снегов так, что Кодар кажется чертогами Снежной королевы. Красиво, сказочно красиво! Но покоя не дает все та же мысль: а каково здесь жить людям? Как только устроились в палатках, начали наведываться поголовно ко всем жителям — благо их здесь не так много — и принялись допытываться, кто что ест, чем болел или болеет. А вечерами стали рыться в архивной пыли — вытаскивать записи врачей за прошлые десятилетия, «задавать» предкам, по сути, те же вопросы, что и нынешним жителям Чары. И сравнивать, сравнивать... — И не угнетает вас такая вот работа? — прерываю я Прохорова. — В каждом деле, — отзывается он, — есть красота явная и скрытая. Вот так и у нас, медико-географов: путешествия, экспедиции —- за них агитировать не нужно. Здесь и красиво и трудно. Но главная романтика, да и трудность тоже начинается в лаборатории, за рабочим столом. Собираешь вместе крупицы наблюдений — о природе того или иного края, о здоровье людей, и если все это «стыкуется», раскрывается взаимозависимость природы и человека, то в руках исследователя оказывается некая модель. Такую модель я сравнил бы со стеклышком для мозаики, из которой составляется медико-географическая карта края. Ох как важно, чтобы хватило этих самых «стеклышек» — материалов, полученных в экспедициях, 20 |