Вокруг света 1976-05, страница 20

— А за вашу, Алексей Михайлович, сколько? — спросил я командира.

— Миллион, — засмеялся Васильев. — Он немцам здорово насолил.

Но Гаврилов не поддержал шутки.

— Николай Васильевич, веди товарища летчика >к детям, — обернулся он к комиссару.

Мы пошли к костру. Ребятишки грелись у огня, Оборванные, исхудавшие, большеглазые, с настороженным взглядом исподлобья. На их глазах гитлеровцы жгли дома, расстреливали и вешали родителей. От ужаса дети разбегались по лесам, жили одичавшими стаями, питаясь грибами, ягодами, кореньями, пока их не находили партизаны.

Я взял на руки мальчика, поглядел в лицо с тонкой и желтой кожей, сморщенное у рта и глаз, и у меня невольно навернулись слезы. Мальчик уперся ручонками в мою грудь, дергался, едва не дрался, стараясь вырваться. Я опустил его. Сколько же зла видел и вынес этот маленький человечек! Вернется ли к нему когданнибудь прежняя веселость, доверие к людям и доброта?!

— Ребята, ребята... — заговорил комиссар. — Это наш летчик, дядя Курочкин.

Остальные дети, казалось, ждали лишь момента, чтоб броситься врассыпную. Они инстинктивно не доверяли незнакомым взрослым. Ужас застыл в их глазах.

— Дядя часто летает к нам. Помогает скорее прогнать проклятых фашистов. Вместе с ним вы полетите на Большую землю. Там 'вам будет лучше, чем здесь, в лесу, в землянках. Вас будут хорошо кормить и одевать, вы станете учиться.

— Кто из вас полетит со мной? — спросил я.

Дети тесней прижались друг к другу и молчали. Тогда я присел около самого маленького.

— Тебя как зовут, мальчик?

Вместо ответа малыш обвил

шею ручонками и крепко прижался, будто боясь потерять. У меня снова, как в тумане, поплыли костры и лица партизан.

— Как же мне звать-то тебя? А?

— Вася, —> едва слышно прошептал малыш.

— Вася, Василек... У меня брат Вася. Ему уж двенадцать лет, а тебе сколько?

Малыш растопырил все пальцы на одной руке.

— Пять лет... (Получается, ты теперь не только мой друг, но и младший брат, — разговари

вая с Васей, я неторопливо пошел к самолету.

Пора, пора было улетать.

Что-то говоря Васильку о своем боате, я подошел к машине уже в окружении ребят. Оттянул козырек с задней кабины.

— Ты летал на самолете, Василек?

— Не...

— И вы, ребята, не летали?

Видя доверчивость Васи, дети

дружно помотали головами.

— Ничего страшного, ребята. Вы давайте забирайтесь. По одному... По одному... На крыло и в кабину. В тесноте, да не в обиде.

Как же я был благодарен смелому, решитедадо^у, .Васильку! Не разговорись я с ним — трудновато пришлось бы с погрузкой. Да и полет без доверия — мука.

— Вот так! Вот так! — подбадривал я ребят. — Сейчас взлетим и через два часа на Большой земле, у своих будем.

Четверо мальчиков и трое девочек забрались в тесную кабину. Василька я посадил на колени к самой старшей девочке, лет двенадцати.

— А ты куда, Курочкин? — всполошился Василек, увидев, что я собираюсь закрывать козырек кабины.

— Да здесь я, за перегородкой. — И постучал по фанере.— А вы держитесь вот за эти ручки и друг за друга. Ну, будем считать, что к полету готовы.

Я закрыл колпак пассажирской кабины, защелкнул замки крепления на боку фюзеляжа. Быстро простился с партизанами и полез в кабину.

Один из бойцов провернул винт.

— Контакт!

— Есть контакт.

Партизан рванул винт и отскочил в сторону. Чихнув и выбросив облако белого дыма, заработал мотор. Я подрулил на линию взлета. Держась за консольную часть нижней плоскости, бежал добровольный помощник, помогая мне разворачивать самолет. Я прикинул загрузку: восемь пассажиров в среднем по тридцать пять килограммов каждый, что и говорить, загрузка превышала расчетную почти вдвое. Мотор работал на средних оборотах мощно и устойчиво. По бокам полосы ярко пылали костры. Воздух был плотен. Это давало уверенность на благополучный взлет. Ведь только на середине разбега я пойму, смогу ли подняться при такой перегрузке с маленькой площадки или нет.

Помахав на прощание рукой,

опускаю ее на сектор газа и плавно двигаю вперед. Мотор развивает максимальные обороты. Но отяжелевшая машина трогается не сразу. Наконец сдвинулась с места, начала разбег. Метров через тридцать самолет слушается рулей. Хвостовая часть оторвалась от земли, линия капота приблизилась к линии горизонта. Подъемная сила крыльев уже способна была держать машину в воздухе! Я оторвал самолет от земли.

Стрелка высотомера поползла по шкале. Сто метров... Еще пятьдесят... Хватит. Я облегченно вздохнул, откинулся на спинку сиденья, чтобы размять занемевшую от напряжения спину. Осторожно склонив машину в вираж, довернул до курса девяносто градусов — путь домой. Да будь у меня на борту триста килограммов взрывчатки вместе с детонаторами, когда любой неловкий толчок грозит взрывом, я волновался бы меньше. А тут восемь жизней. Восемь ребячьих сердец, беспредельно поверивших мне, моему умению, моему боевому счастью, удаче моей, наконец. Ведь первый полет во многом определял всю будущую операцию по спасению сотен детей. Закончись этот полет — тьфу! тьфу! тьфу! — неудачно, командование может и не рискнуть на новые.

А впереди была линия фронта, которую мне еще предстояло пересечь.

Тихо за фанерной стенкой.

Не испугаются ли ребятишки обстрела или, чего доброго, преследования какого-либо аса, что поганится за лепкой добычей. Тут и взрослым бывает не по себе.

За бортом, над лесами и озерами, поплыл легкий предрассветный туман. Хорошо! С земли меня еще труднее услышать, определить мое местонахождение.

Над передовой немцы подняли такую стрельбу, что вокруг стало светло. Забили автоматические пушки, ракеты пробивали туман. Разноцветные трассы заметались по сторонам. Гитлеровцы стреляли на звук. У них на этом участке не было прожекторов, и они не видели меня. Я увеличил обороты и разогнал машину до ста шестидесяти километров в час, так, что зазвенели расчалки. На борту дети! Как можно скорей пролететь опасную зону передовой.

Проскочили! Теперь надо идти поосторожнее, чтоб не укачало малышей.

18