Вокруг света 1976-07, страница 49

за сутки — и это не доставая керна, — но какой ценой! По возвращении в лагерь люди не могли влезть в спальные мешки, не было сил, остались лежать прямо на гальке под открытым небом... (Правда, и теперь Мати достается. Когда извлечен последний керн, он задерживается на три-четыре часа, чтобы растопить лед и запаять воду в ампулы. Эту работу он не доверяет никому.) И еще одно важное преимущество, особенно для Арктики — независимость от погоды. Мы защищены от ее превратностей стенками КАПШа — в любой момент можем прервать работу или продолжить ее. Важное новшество, с перспективой. Мне это особенно заметно, потому что я помню в Арктике и другие времена...

Мы достигли уже глубины 50 метров. Должно быть ложе ледника, но... никаких признаков его не чувствуется. Значит, впереди еще работа и работа...

А где-то жизнь идет своим чередом. С нашего ледораздела видно, как постепенно лето берет свое. Меньше льда в фиорде, темнеет побережье, освобождаясь от снега, пестрыми становятся склоны гор. Когда в заливе появляются суда, выпытываем по рации о письмах. Однажды около полуночи какое-то судно входило в залив, а с берега его приветствовали снопы ракет. Пожалуй, даже для щедрых на внимание обитателей Баренцбурга это было нечто особое! Все разъяснилось на следующий день, когда я получил привет от Рышарда Чайковского, начальника польской экспедиции, гостеприимством которого пользовался в 1974 году на польской базе в Хорнсунне. Тогда, установив, что в разное время мы зимовали на одной и той же антарктической станции, мы с Рышардом пришли к выводу, что мир в наше время не так уж и велик. И вот это подтвердилось снова, хотя теперь нас отделяло тридцать километров. Ничего, те же обязанности, которые не дали нам встретиться сейчас, еще сведут нас на какой-либо немыслимой широте.

Сотого метра ждали с нетерпением. И он был, этот сотый, но за ним, похоже, шли еще все сто ледяных трудных метров.... На небольшом импровизированном торжестве по поводу «юбилейного» метра мы провозгласили тост за все двести.

На следующий день вертолет доставил нам письма и продовольствие. Судя по количеству продуктов, от нас ждали полукилометровой скважины!

Улетели гости, прочитаны письма, кто-то о чем-то вздохнул, кто-то замурлыкал про себя... «Поеду-ка я лучше с женой на юг», — решил теперь Витя.

И снова началась работа, жизнь — одним словом, «полярная служба».

Разумеется, «некончающаяся» скважина внесла изменения в наши первоначальные планы. Пожалуй, самым интересным в этой ситуации была реакция людей. Именно в это время четыре разных человека вдруг почувствовали, что они воедино связаны общей идеей и общим заданием — достать окаянное ложе ледника, где бы оно ни находилось. Ребят не надо было подгонять и раньше, но теперь я просто начал опасаться, что они перенапрягутся, произойдет надрыв. Больше всех страдал при этом Мати, спал он иногда по пять-шесть часов. В таких случаях я просто переносил подъем на час-два позже, к неудовольствию Виктора.

Вторая сотня прошла бодро, но «снаряд» по-прежнему приносил лед без каких-либо признаков близости ложа. У меня к желанию завершить работу прибавилась чисто научная заинтересованность — как-никак, а мои оценки толщины ледника

оказались близки к истине. И конечно, совершенно особый элемент общего настроения — это понимание того, что мы стоим в преддверии особого события: ни на Шпицбергене, ни в Союзе еще не заглядывали так глубоко в чрево ледника.

А усталость уже чувствуется, причем у всех. Даже Саша при его спокойно-жизнерадостном, «нужном» для нас характере почти не берется за гитару... Кормежка из консервов осточертела. Люди за столом едят совсем мало, и скоро вновь появляется чувство голода. Ввел дневной перекус с горячим чаем или кофе в рабочей палатке, но все это полдела...

Если бы мы проводили определения абсолютного возраста льда прямо здесь, картина получилась бы захватывающая. Сейчас керн, по-видимому, относится к эпохе Семена Дежнева или Степана Разина. В Европе идет Тридцатилетняя война. Наверно, Матд сможет выудить и первую сажу с голландских китовых салотопен в Смеренбурге... В общем, конечно, фантастическая картина — возвращение минувшего времени; с этим мы довольно часто имеем дело, только не всегда, как сейчас, понимаем это.

Пройдет время — и такой же фантастикой кому-то покажется наш мрачный КАПШ с койками вдоль стен, на которых навалены спальники; эта печка у входа, которую приходится чаще чистить, чем топить, импровизированный стол за ней — лист фанеры на вьючных ящиках. Еще вьючные ящики, большая алюминиевая фляга с водой, дощатые продуктовые ящики, газовая плита, разбросанные сапоги и мешки с продуктами — все наше нехитрое житье-бытье...

Снаружи туман, мокрый снег, и нет видимости целый день — очевидно, отпущенное нам Арктикой время кончилось. В рабочем КАПШе затруднения. Хотя в Антарктиде забурились поглубже, в чем-то там проще — температура по всей скважине ниже нуля. Сухо, вода не грозит схватить инструмент. У нас же температура скачет через ноль, и опасность «заморозить» в леднике уникальный инструмент велика. Ребята заливают спиртовой раствор, по крепости соответствующий «Столичной». Из КАПШа несет, как из таверны. Интересуюсь: не нужны ли огурчики? Ребята со смехом огрызаются. Если юмор сохранили, работать могут. Сразу дело пошло лучше, но возникли новые затруднения, которые валом валят, когда работа вот-вот закончится. Перерасход бензина. По-видимому, придется наращивать кабель, а это потеря темпа и новая нервотрепка. Витя уже не строит планов на будущее — до поры до времени.

28 июня мы остановились на 181 метре. На 11 метров глубже, чем на леднике Абрамова на Алайском хребте! Прозрачный, без пузырьков лед с редкими минеральными включениями. На солнце вокруг этих частиц моментально протаивает лед, ячейка на глазах увеличивается, заполняясь грязной водой. Часть керна, остающуюся после отбора образцов, я беру для кухни. Когда кусок такого льда бросаешь в воду, пузырьки с треском лопаются, выбрасывая маленькие фонтанчики. А ведь талая вода редко бывает минерализирована.

Кругом сплошной туман — облачность укрыла нас плотным одеялом. Тишина глухая, безысходная. Звуки, кажется, гаснут где-то рядом. Около полуночи сквозь туман с трудом доносится гуденье движка, шелест поземки по КАПШу и эстрадные мелодии из рабочей палатки — там добивают последние метры под музыку.

47