Вокруг света 1977-01, страница 77

ректор Мацумаэ написал иероглифы на табличке. И его дух незримо присутствовал здесь...

На следующий день я встретил Уду в электричке. Он стоял и читал дешевый журнальчик. На скамейках дремали пассажиры, и на фоне серо-желтых стен их смуглые лица казались зеленоватыми. Как и все каратэисты, Уда носил студенческий мундир, в каких сейчас больше не ходит никто из студентов, — длинный черный сюртук до колен со стоячим глухим воротником, золотыми пуговицами и каймой на обшлагах. Жара не заставила Уду расстегнуть крючки воротника, потому что такая слабость подвергла бы сомнению его кондзё.

— Куда едешь? — спросил я.

— На станцию Одако-Сага-михара, в банк за деньгами. Мне родители присылают понемногу. Я, конечно, и сам подрабатываю иногда, как и все студенты, но все равно не хватает. У меня только на одну электричку от дома, где снимаю комнату, до университета уходит бог знает сколько денег. Я уж не говорю о времени.

— А что же мешает тебе снять комнату поближе? Я видел объявления — у самой университетской ограды есть комнаты. Тогда у тебя и времени и денег будет больше...

— Вот поэтому я и снимаю жилье в двух часах езды. А то получится слишком уж легко. Так каждый сможет. А вот так, как я, не каждый!

— Но не мешает ли учебе беспрестанное доказательство железной воли?

— Нет! Не мешает и не может мешать! Мне с детства повторяли, что у нас, японцев, нет ничего: ни территории, потому что она почти вся загромождена горами, ни природных богатств, потому что наши горы бесплодны. Много веков мы жили, отгородившись от всех. Но сейчас это стало невозможным, и мы ничего не можем противопоставить огромному миру, кроме своей мысли. И нам остается только думать. К этому зовет нас симагуни кондзё — кондзё жителей страны-острова...

Это слово поразило меня.

— Ты, наверное, про него и не слышал? Потому что мы не спешим все открывать вам. Вот, например, мы говорим: «Я японец и поэтому очень хорошо разбираюсь во всем, что касается Японии». Такое заявление кажется вам наивной самонадеянностью, потому что вы не хотите вдуматься и прочитать это по-японски, с изнанки: «Я японец, и поэтому

никто, кроме нас самих, не способен понять нас». А это и есть кондзё жителей маленькой островной страны...

СЭМПАЙ И КОХАЙ

Однажды все каратэисты уехали На соревнования, и заниматься с нами остался только Уда. В зал заглянул толстый дзюдоист и долго, скептически улыбаясь, наблюдал за нами.

— Уда! Ты что же, хочешь выйти на международную арену? Неужели господам иностранцам так интересно наше каратэ? Может быть, им больше подходит теннис или бейсбол, они ведь тоже иностранные. Спроси у них об этом, ведь ты уже нашел с ними общий язык, правда?

Уда настороженно сверкнул глазами...

Когда мы вернулись в раздевалку, на кафельном полу красовалась огромная лужа воды, очевидно специально принесенной из душа. А из лужи жалобно смотрели измятые рубашка и брюки Уды...

Лицо Уды застыло, с него сбежало всякое выражение, словно у пьяного. Это был позор. Уда украдкой скосил глаза на нас: не потерял ли он лицо? Ведь это же оскорбление! Да еще «черному поясу»! Да еще перед иностранцами! Мы успокаивали Уду, говоря ему, что все это ерунда и что виноваты на самом деле мы, потому что из-за нас ему устроили такой сюрприз.

Вдруг в раздевалку вошел незнакомый парень в черном поясе. Очевидно, он получил это отличие совсем недавно: слишком свежи были оранжевые нитки иероглифов — Сато. Наверное, он пришел сюда, чтобы потренироваться в одиночестве, но сразу же оценил обстановку и сказал Уде:

— Сэмпай, скоро начнется дождь!

— Ах да, конечно, пора уходить, — обрадовался Уда и стал торопливо выжимать свою одежду. Пальцы его слегка дрожали. Сато стоял поодаль, преданными глазами смотрел на Уду и говорил с ним голосом тихим и скромным. Хотя оба они имели черные пояса, Уда был старший, «сэмпай», а Сато — «кохай», младший. И когда мы все вместе возвращались домой, Сато шел сзади Уды и все пытался вырвать у него мокрую одежду, чтобы нести ее самому, но Уда не давал.

И не знали мы, что с завтрашнего дня скромный Сато станет вице-президентом клуба.

На следующий день было пас

мурно, шел дождь, и в коридорах спортивного зала зажгли тусклые лампы. Навстречу торжествующей походкой шел Сато. С его нейлоновой куртки стекала вода, а следом за ним семенил первокурсник, на вытянутых руках, словно драгоценность, держа его мокрый зонт. Мы с улыбкой кивнули Сато, как старому знакомому, но он не ответил.

Когда Сато, переодевшись в белую форму и затянувшись черным поясом, вошел в зал, все закричали, приветствуя его.

На церемонии поклонов Сато сел первым и поднялся на ноги тоже вперед всех. Началась зарядка, и все стали хором громко считать.

— Делали слишком быстро! — крикнул вдруг Сато. — Повторить!

Оказывается, голос у него громкий! Да...

Упражнения продолжались.

Я заметил, что каждый «черный пояс» особенно пристрастен и придирчив к определенному первокурснику — своему кохаю.

Был свой кохай и у Сато. Во время упражнений он незаметно пристраивался к первокурснику сзади и наблюдал, подмечая малейшие ошибки. Показав, как надо делать правильно, Сато приказывал повторить. На мой взгляд, у кохая это получалось блистательно, но Сато обычно оставался недоволен и снова подолгу объяснял, причем ни тени раздражения не появлялось на его надменном лице. Когда кохай отрабатывал удары ногой, Сато подставил ему около щиколотки твердую бамбуковую палку, и, если при ударе была малейшая ошибка, пятка кохая больно ударялась о палку. В таких случаях стоящий сзади Сато еще давал ему подзатыльник,

Кто-то дернул меня за пояс. Я оглянулся — сзади стоял Уда и хитро улыбался.

— Тебе небось кохаев жалко стало? Имей в виду, их никто не просит сюда ходить, как и вас, кстати. И если бы им что-нибудь не понравилось здесь, они просто ушли бы. А они не уходят!..

У Уды тоже был кохай, худой, длинный и неудачливый. Сколько ни объяснял ему Уда, сколько ни бил его бамбуковой палкой, сколько ни давал подзатыльников и пощечин, секреты каратэ не доходили до него. Тогда Уда приказывал ему делать простейшее упражнение — его отрабатывают те, кто занимается первый день. Кохай старательно водил кулаками вперед и назад, а все вокруг делали сложные и утонченные движения,

75