Вокруг света 1977-09, страница 50

Такие украшения, предметы обихода и ныне выходят из рук лопарских мастеров...

ги, которая вела на восток страны, высились терриконы отработанной породы. Лен Нор-боттен — край железорудных разработок. Руда здесь высокого качества, день и ночь грохочут составы, направляющиеся в норвежский порт Нарвик, откуда везут рудный концентрат в промышленные центры Европы.

Я разглядывал терриконы и не забывал посматривать по сторонам, надеясь вот-вот увидеть красно-сине-голубую одежду «настоящих» лопарей.

В быстро сгущающихся сумерках машина зигзагами поднималась на гору Дундрет. Она остановилась на площадке, образовавшейся после того, как бульдозеры срезали самую верхушку горы. Снизу на вершину наступали кустики морошки, явно желая отвоевать временно потерянную территорию. На площадке были разбросаны несколько десятков тонкостенных домиков — нечто вроде базы отдыха для жителей Кируны. В центре стоял внушительный сруб из высохших на корню финских елей в три обхвата. Этот бастион прочно врос в землю, выставив на все четыре стороны «мортиры» толстенных бревен. Нам предстояло прожить здесь несколько дней. Я втянул голову в плечи, ежась от порывистого ветра, и с сомнением посмотрел на раскрашенные легкие домики вокруг. Но домики были оборудованы электроподогревом и стояли крепко.

Ужинать нас пригласили в тот самый кряжистый дом, в котором, как оказалось, были и сауна, и бассейн, и кафе-ре-сторан.

На стенах висели огромные медвежьи шкуры и деревянные рельефные панно. На столах горели свечи, пламя которых отражалось в стекле и фарфоре. Где-то вверху тускло блестели электрические лампочки, свет их с трудом достигал деревянного пола, и массивные столы вырастали из полутени желтыми островками.

Перед каждым на деревянной тарелке лежала длинная и гладкая, без мяса, кость, рядом — деревянная палочка. Но что с ними делать? Один из нас попробовал кость на зуб — она с честью выдержала испытание. Шведы тоже: ни один из них и бровью не повел. Пришлось выслушать объяснение, что мозг, находящийся внутри кости, считается у лопарей ла

комством, а деревянной палочкой нужно вытолкнуть его на тарелку. Если мозг покажется слишком жирным, на него крошат сваренную и растертую со специями оленью печенку. Тут же лежал тонко раскатанный саамский хлеб. Мы почувствовали себя несколько увереннее, когда очередь дошла до оленьих отбивных: нежное, вкусное мясо.

После ужина я погрузился в кресло возле большого камина, где потрескивали большие поленья.

— Извините, на каком языке вы говорили? — Рядом со мной в таком же кресле сидел человек лет пятидесяти, худощавый, с трубкой в зубах, в сером отглаженном костюме. Некоторое растягивание гласных выдавало в нем уроженца Северной Скандинавии. Темные глаза на широком, изрезанном морщинами лице смотрели дружелюбно и со спокойным любопытством. Наверное, финн, проживший здесь всю свою жизнь.

— На русском, — ответил я.

— Ну, что же, мы почти соседи, даже более того. У вас ведь тоже живет мой народ.

— Вы саами? — догадался я.

— Да-а, — в ответе прозвучала характерная интонация, которая на севере Швеции соответствует неопределенным выражениям, вроде: «в общем-то, да» или «а как же, не без этого».

Выяснилось, что мой собеседник — его звали Юхан — приехал из небольшого селения севернее Кируны.

— Приехал по делу, а заодно решил встретиться с товарищем, которого не видел очень давно. Но похоже на то, — добавил он, улыбнувшись, — что товарищ продолжает, как лапландцы в старину, делить год не на дни, недели и месяцы, а на «темное время», «светлое время» и «время между». Он уже запаздывает на два дня. Жить на базе отдыха удобно, но экзотика обходится недешево. Впрочем, раз в год можно себе позволить отдохнуть неделю и таким образом.

Наступила пауза. Я не знал, как подступиться к главной теме. То, что Юхан называл экзотикой, интересовало меня в самой малой степени. А вот красные с синим узоры манили, как недосягаемый символ загадочной жизни северных людей.