Вокруг света 1979-08, страница 39

чтобы вовремя заметить дрейфующую смерть.

...До американских берегов оставалось теперь немного. Кончались изнурительные подвахты, на которые приходилось выходить после рабочего дня, чтобы вести наблюдение. И вот однажды перед заходом солнца наблюдатели увидели в стороне or нашего курса одинокое судно —- двухмачтовую шхуну. Мы знали, что такие суда бывают у рыбаков: они далеко в океан не уходят, ловят рыбу на прибрежных отмелях. Потому-то было удивительно видеть небольшое суденышко в сотнях миль от берега, где глубина не позволяла заниматься промыслом.

Пока мы рассуждали об этом меж собой, капитан решил подойти поближе к судну.

Шхуна лежала в дрейфе. Это было видно по тому, как поставлены на ней паруса: она то приводилась носом к ветру, то уваливалась, а то вновь выходила на ветер. Ее раскачивало на волне. Мы уже слышали, как хлопали поношенные паруса, что-то гремело на палубе. А людей — ни души.

Мы пытались прочесть название, но не помогали ни зоркие глаза впередсмотрящих, ни сильный бинокль капитана. Расстояние между нами сокращалось, но на палубе шхуны по-прежнему никто не появлялся.

Матросы, кочегары, механики толпились у носового трюма, строили догадки, думали: «Брошенное судно».

Подошел старпом Иван Антонович, человек нервный, говорили — от контузии на войне. У него левое веко постоянно дергалось. Подошел и тронул меня за плечо.

— Потапыч, быстро к капитану. И ты, Веселков, тоже.

Матрос Федор Веселков, парень саженного роста, прослуживший войну в морской пехоте на Севере, был дерзок, смел до безрассудства. Глянул он на старпома сверху вниз и пробасил:

— А что надо?

— Капитан по пустякам звать не станет...

Такой ответ Веселкову был больше по душе.

Когда мы поднялись на мостик, капитан рассматривал шхуну в бинокль. Увидев нас, начал без обиня-' ков:

— По закону морского товарищества мы должны оказать помощь людям, если таковые окажутся на паруснике. Иван Антоныч, спустите спасательную шлюпку, возьмите пресную воду, аптечку. С вами пойдут боцман и матрос Веселков — они люди бывалые. На весла посадите моряков покрепче. Связь держать по световой сигнализации.

Веселков оживился и сразу побежал к шлюпке. Старпом же заметно помрачнел: он терпеть не мог писа

нины, а тут предстояло составить подробный отчет после осмотра шхуны. Откровенно говоря, и у меня особого желания идти на чужое судно не было. Вдруг, думалось, оно заминировано? Случалось в войну подобное.

Шлюпку спустили быстро. Ребята налегли на весла, и шлюпка полетела к паруснику, — старпом на руле сидит, мы с Федей примеряемся, как удобнее шлюпочный фалинь, толстый конец, на борт шхуны забросить и там его потом закрепить.

Подошли к борту. Вся она, шхуна эта, в грязно-белых разводах и ржавых подтеках. Старпом перевел название: «Призрак». Но нам показалось, что буквы написаны недавно и что сквозь слой краски проступает другое название.

Маленькие якоря торчали в клюзах, на месте оказалась и небольшая шлюпка, висевшая на кормовых талях. Это нас озадачило: коли шлюпка находится там, где ей положено быть, значит, никто не покидал шхуны...

Федя выпрямился во весь свой могучий рост, уцепился за кормовые релинги, и я махнул с фалинем на палубу шхуны. Быстро закрепил конец за кнехты, огляделся.

На палубе никого. Валялись обрывки тросов, разбитые в щепу ящики, дырявые бочки, тряпье какое-то, груды сетей... От борта до борта раскатывали с грохотом пустые бочки. Я их поймал, поставил на попа, задвинул в закуток и снова огляделся. Никто на палубе не показался.

В шлюпке шел возбужденный разговор: Веселков, похоже, требовал, чтобы его тоже пустили на шхуну.

Проваливалось в океан солнце, запад полыхал огненным закатом, хлопали паруса, уныло скрипели блоки, и стало мне не по себе. Чудились тихие шаги и неясное бормо-танье.

Вдруг на корме что-то загремело, я весь напрягся. Оказалось, старпом тоже влез на шхуну и ищет меня.

— Потапыч, ты где? — кричал он.

Я отозвался.

— Нашел кого?

Я только руками развел. Иван Антоныч плюнул за борт. Вижу, нервничает.

— Время теряем, — сказал он.— Нас в порту ждут, а мы прохлаждаемся на ночь глядючи. — Помолчав, добавил: — Очень мне не нравится эта затея.

— Кажись, живым духом здесь не пахнет, — говорю.

Он на меня глянул да вдруг как заорет:

— Эй, кто живой есть, выходи! — А потом то же самое по-английски.

Тишина. Лишь волна плещет и блоки постанывают.

Старпом вытащил из кармана бутылку, откупорил. Запахло бензином.

— Может, зараза какая-нибудь тут гнездо свила. Давай-ка примем меры.

Пропитал он бензином наши носовые платки, перчатки. Мы платками повязали нижнюю часть лица, сразу дышать стало противно, но Иван Антонович успокоил:

— Первейшее средство против заразы, когда под рукой настоящей дезинфекции нет. Черт знает, кака* пакость объявится — чума ли, желтая лихорадка.

Затем он помигал фонариком в сторону наших: добрались, мол, благополучно, никого пока не видели, что дальше делать? Ему отвечают: обследовать судно.

Попробуй-ка обследуй впотьмах, — проворчал старпом.

Темнело быстро.

Иван Антоныч вздохнул, головой покрутил:

— Ну давай по-скорому, я на бак пойду, а ты в кормовую каюту спустись.

— Мне, — говорю, — на нос сподручней, там все знакомо, ни на одном судне не заблужусь.

И впрямь, что может находиться в носовой части корабля? Фонарная, где фонари да масло пиронафтовое хранятся, малярная с судовыми красками, подшкиперская с тросами, блоками, вертлюгами — словом, боцманское имущество. А старпому в каюту спуститься прямой резон, там ведь могут оказаться документы.

Но старпом рассердился. Не вижу в сумерках, но чувствую, как веко у него задергалось.

— Выполнять приказ!

Посмотрел я ему вслед, как он

пробирался через кучи сетей на нос судна, и отправился к кормовой рубке, в которую вели две двери.

Потянул я одну, посветил фонариком. Камбуз. Крохотная каморка с маленькой плитой. На плите кофейник. В углу шкафчика, у дверей, ящик с оторванной доской и консервные банки. Я нагнулся над ними и оторопел. Консервы были немецкие. И ящик с галетами тоже немецкий...

Снял я перчатку и ладонь к плите приложил. Плита горячая. Кофейник на ней теплый.

Как ошпаренный выскочил я на палубу, ничего не понимаю, в башке - все Перепуталось — немецкие консервы, теплый кофе на горячей плите, а людей нет.

И в это время на самой корме фигура человека выросла. Ну, думаю, кто бы ты ни был, немец, не немец, а так просто я не дамся. Фонарь в руке зажал.

И вдруг слышу:

— Ты чего, Потапыч, козлом прыгаешь?

Это Федя из шлюпки вылез. Он

37