Вокруг света 1979-10, страница 42

екая ли, араратская или польская (есть и такая, ее собирали в Польше и на Украине) — должна была кануть в Лету. Но... не тут-то было. Со временем ревнители анилина и его производных умерили свою восторженность. Дешевизна, конечно, привлекательна, но у естественных красителей есть два незаменимых качества: светостойкость и полная безвредность для человека. Пищевая и парфюмерная промышленность требовала все-таки не «химию», а «кан-целярное семя». И об араратской кошенили вспомнили снова. Еще в 1929 году Наркомторг РСФСР организовал первую при Советской власти экспедицию за араратской кошенилью. В дальнейшем развитию промысла помешала война, в послевоенные годы хватало иных дел. И лишь в 1971 году история «кармир ворта-на» началась с новой страницы: было решено изучать условия развития и изыскивать новые, более эффективные возможности использования араратской кошенили в народном хозяйстве.

...Проходит время, и меня все чаще посещает мысль, что Роберта Николаевича я, может статься, «не поймаю». С утра он был в поле, днем собирался в Академию наук, я могу отправиться туда, но уверенности, что настигну его там, у меня нет, поэтому я сижу в лаборатории и смутно уповаю на счастливый шанс. Личинки на предметном стекле под микроскопом уже «бродят» вовсю, только поиски их напрасны: кормовых растений здесь нет.

Когда я, отчаявшийся, уже начинаю видеть в «бродяжках» товарищей по несчастью, в лабораторию стремительно входит Саркисов — пропыленный, усталый, но нескрываемо воодушевленный. И даже то, что в его рабочем кабинете сидит кто-то унылый и хочет беседовать о кошенили, почему-то радует заведующего.

А разговор у нас поначалу заходит об... этимологии.

— Вы когда-нибудь задумывались, откуда происходят слова «червленый», «червление», «червонный»? — слышу я вопрос к себе, хотя собирался спрашивать сам.

— От «червя»?

— Именно! Кошенильная краска — самая древняя, и множество слов, на разных языках означающих «красный», связано с ней. В латинском «окрашенный в алое» будет «вермикулат» — от «вермис», что означает «червь»! Возьмите славянское «крвь», откуда «кровь» и «крев», «чров» и «чермное». Теперь сопоставьте такой ряд: «вермис» — в латинском, «кермис», «кирмиз» («красный») — в арабском языке (отсюда этимологи выводят слово «кармин»), в армянском — «кармир».

На санскрите «крими»... — правильно «червь». По-турецки «красный» — «кирмиси», по-азербайджански — «гырмызы»... Чувствуете, в какой узелок все завязывается?! «Красный» — изначально! — значит, «окрашенный в такой цвет, который дает порошок, полученный из червя». Только, — без перехода заметил Роберт Николаевич, — наша кошениль не такая уж и красная...

И на рабочем столе появился десяток баночек с порошками. Оттенки самые разные: темно-фиолетовый, сиреневый, малиновый, розовый... Красиво. Но вот настоящего «карминного» цвета — яркого, огненного — все же нет. Вдруг в руках Роберта Николаевича появляется новая пробирка, и я даже вздрагиваю, нетерпеливо тянусь к ней: истинный пурпур! Ведь именно такими красками переливались рисунки в Матенада-ране.

— Это мексиканская кошениль, — улыбается Саркисов, видя мою реакцию. — Кто знает, когда-нибудь и мы, станется, получим такой же цвет. Но, видимо, все дело в насекомых: «мексиканка» совсем из другого рода, не порфирофора. У нашей «порфироносной Гамеля» явный уклон в сторону фиолетового и сиреневого тонов.

— А как же миниатюры в старинных рукописях? — осторожно спрашиваю я. — Ведь та самая араратская кошениль, но сиреневым не отдает — редкой силы и насыщенности алый цвет. Может быть, древние мастера знали особые секреты, которые теперь утеряны?

— Секреты, конечно, были, — Роберт Николаевич озабоченно роется в бумагах. — Но почему же утеряны? Дело совсем не в этом. Вот, прочтите, — он протягивает мне листок с типографским текстом.

Это выдержка из «Документа о получении краски «вортан кармир», датированного 1830 годом и повествующего об опытах известного нам уже Саака Цахкарара: «После умерщвления насекомых в растворе углекислого калия оставляют в воде 24 часа, затем кипятят в растворе мылянки (Saponaria), прибавляют дербенника (Lythrum), квасцов, процеживают и высушивают».

Я чувствую в простоте «секрета» какой-то подвох, но тем не менее не могу скрыть удивления:

— Так в чем же дело? По-моему, все ясно!

— Ясно-то ясно... Да только на разработку одного этого рецепта могут уйти годы. Нет данных. В каком количестве берутся компоненты, каково соотношение отвара и кошенили, что использовать у растений — цветки, листья или корни? — ничего не известно. Кажется — просто, а на самом деле головоломка. Так что краску мы получаем своим способом, не дедовским, а современным.

Хотя, ясно: деды знали что-то такое, чего не знаем мы.

И Роберт Николаевич объясняет мне сложный процесс производства натурального кармина. Гомогенизаторы, растворители жира, кипячение, обработка щелочью (ох, уж этот жир, которого в тельцах самок кошенили содержится до 20—30 процентов! — избавляться от жировой пены трудно, ее выбрасывают, а вот, оказывается, древние и кошенильный жир утилизовали — готовили из него целебные мази), фильтрация и еще фильтрация, сернокислый алюминий и снова фильтрация...

— Да это не самое сложное, — вдруг прерывает себя Саркисов, когда я уже окончательно запутываюсь в технологии. — Краска-то получается, и неплохая. Вот послушайте ответ Русского музея в Ленинграде на наш запрос, они экспериментировали с нашим кармином: «Цвет выкрасок очень близок к цвету пигмента, который применялся в древнерусской живописи (багор). Безусловно, если удастся наладить фабричное производство этого пигмента (для нас представляла бы ценность акварель), то в этом будут заинтересованы многие реставраторы...» И дальше: «На естественном свету выцветание едва заметно...» Словом, краска нормальная, и реставраторам мы нужны. Но ведь не только и даже не столько им. Кошениль просят ковроткачи, в частности, и текстильная промышленность вообще. Просят медики и биологи: при микробиологических исследованиях кошениль — великолепный краситель ядра клетки. Кармин нужен парфюмерам; пищевики заявляют, что их потребность в красном красителе естественного происхождения удовлетворена менее чем на тридцать процентов. Подводим итоги: кошенили нужно много. Вот над этим «много» мы и бьемся...

Роберт Николаевич рассказывал, а я зримо представлял себе неблагодарный труд сборщиков кошенили. Самки насекомых выходят на поверхность в сентябре рано утром — в 6—7 часов, а в 10 уже исчезают под землей. Период сбора ограничен: нельзя собирать все, иначе воспроизводство кошенили будет подорвано. С зари люди осторожно ходят по солончакам, бережно — по одному! — подхватывают пинцетами насекомых и опускают в специальные стаканчики. Словно по ягоды вышли, да кошенили на солончаках в сотни раз больше, чем земляники на самой урожайной поляне. Вот как описывал массовый выход червецов академик Гамель: «В иных местах появляется такое множество сих красных самок, что земля представляет как бы ковер, испещренный красными узорами, коих вид от движения червей беспрестанно изменяется».

По словам Саркисова, картина эта несколько преувеличена, но и ныне с

40