Вокруг света 1981-11, страница 36

Дело в том, что сначала у нас на «Энгельсе» комиссаром был Нечипоренко, вы его должны помнить, а после финской компании он по болезни ушел. Я был парторгом корабля, принял у него дела и до прихода Сахно оставался комиссаром.

— А Сахно я помню!.. В первых числах августа наш «Энгельс» вышел в Рижский залив на ночной поиск вражеских кораблей...

— Вместе с эсминцем «Артем»,— уточнил адмирал.— Продолжайте.

— Хорошо,— послушно отозвался Князев и наконец-то взглядом пригласил слушать и меня.— Значит, так... Всю ночь мы ходили по заливу. Без огней — в трех метрах за бортом ничего нельзя было различить, нас каждую секунду подстерегали плавающие мины. Под утро корабли взяли курс на базу... И тут нас обнаружил ночной самолет. Разведчик. Он заходил низко над водой по следу нашего корабля, по белому буруну от винта за кормой, и, пролетая над нами, включал бортовые огни, зеленые и красные на плоскостях, наводил на цель свои торпедные катера. А вскоре акустики уловили и шум приближающихся вражеских катеров. Самолет непрерывно наводил их на нас, снова и снова заходил и пролетал с зажженными огнями над нами, да так низко, что стоило нам дать один залп из зенитки, как он, сбитый, рухнул бы в воду. Но командир во избежание бомбовой атаки и пеленгации местонахождения корабля решил не открывать огня по самолету, а подпустить поближе катера. С мостика, видимо, засекли их по белым фосфоресцирующим «усам» — бурунам... И вот в это время на юте появилась в темноте фигура Сахно. Огромная такая. Он подошел к нам и говорит: «Потерпите немного, ребята, потерпите...» А нам так и хотелось пульнуть по самолету. А Сахно ходил все от расчета к расчету, успокаивал комендоров. И вот наконец раздалась с мостика команда: «Левый борт, курсовой тридцать, торпедные катера!» Заряжаем орудия шрапнелью, потом команда: «Товсь!» И в момент, когда самолет пролетал над нами, чтобы сделать новый заход, раздалась команда: «Залп!» После двух залпов из орудий главного калибра кораблей акустики больше не прослушивали шума катеров. А самолет остался кружить над тонущими фашистами, видимо, получил от них сигнал бедствия... Сахно в этой ситуации как сейчас помню.

— Да... Хороший был человек, большое сердце у него было. Верно вы запомнили его.

И снова некоторое время они перебирали фотографии.

— А все-таки, мне кажется, первый взрыв был от магнитной мины...— неожиданно уронил Князев.

Я посмотрел на Стукалова и понял, что он знает, о каком взрыве завел разговор Сергей Константинович.

— Сначала доложили на мостик:

«С левого борта вражеская подводная лодка»,— спокойно напомнил Василий Викторович.

Речь шла о таллинском переходе.

Мне показалось, что с первых минут встречи собеседники не переставали думать о том трагическом дне августа 1941 года. К этому до сих пор вели и все разговоры.

— Когда о подводной лодке доложили, мы развернули орудия, зарядили ныряющими снарядами... — Сергей Константинович вдруг умолк,, посмотрел на нас: — Рассказывать подробно? — спросил он у контр-адмирала, как спрашивает младший старшего.

Василий Викторович сначала лишь кивнул головой, а потом добавил:

— Продолжайте, Сергей, ваш рассказ поведет нас, и мы людей вспомним.

— Так вот, затем последовала команда: «Дробь!» Я стал разворачивать свое орудие, ставить в диаметральной плоскости корабля — ив этот момент раздался взрыв. Меня подбросило и ударило обо что-то жесткое... Чувствую, кайс на меня давит вал воды... Видимо, я на несколько секунд потерял сознание. Ведь как оно было. От взрыва корму корабля приподняло, потом опустило, и вода сразу хлынула на палубу; после этого корабль так и остался с осевшей кормой... Я открыл глаза, двинуться не могу, вижу: недалеко лежит Иван Бусько, его выбросило со второго мостика — он стоял у пулемета, ранен командир третьего орудия Белов — никак не могу сейчас вспомнить его имени... Корнеева Алексея, командира моего орудия, смыло за борт... Его-то вытащили, он потом всю войну воевал на бронепоезде... А вот Кузе-нина... Его тоже взрывная волна подхватила, он оказался за бортом, но успел ухватиться за фальшборт. Так, удерживаясь на весу, он звал на помощь, сам не мог подтянуться, был ранен. Вытащил его из-за борта Саша Хурманенко из Зарайска. Он тоже потом оказался на Гогланде... А Кузенина, кстати, вы могли встречать, он после гибели нашего эсминца, так же как и вы, был, кажется, в отряде «морских охот* ников»...

Стукалов не ответил, он напряженно слушал.

— Иван Фомич Кузенин живет сейчас в Ленинграде,— продолжал Князев.— Тут же, на палубе, лежал убитый Наумкин Алексей, вы, может, вспомните его: он был такой молчун, мечтал после войны вернуться в колхоз. Он вроде был родом из Чувашии или Мордовии...

— Как же, его-то я хорошо помню,— воскликнул Василий Викторович.— Он еще, кажется, везде ходил с книгой, похоже, трактор изучал...

— Вот видите... — обрадовался Князев и, немного подумав, снова найдя нить рассказа, продолжал: — Меня, наверное, тоже смыло бы за борт. Но я стоял на амортизирующей «подушке»,

вращал колесо, разворачивал орудие, это меня и задержало, когда случился взрыв. Кто знает, а может, это и усугубило мое положение... В общем, пришел на ют Сахно. Он с боцманской командой начал наводить на корме порядок. Корабль стал дрейфовать на мины, рулевое управление вышло из строя — тут и погиб старшина Гаври-лов... Сахно вместе с ребятами пытались футштоком отвести от борта близко плавающую мину, но у мины корпус оказался скользким, и она никак не поддавалась, только вращалась все время. А корабль продолжало сносить. В этот момент по переговорной трубе передали приказ командира: «Всем на полубак корабля!» Стали оттаскивать тяжелораненых. Меня положили на шкафут, ближе к полубаку. Вскоре раздался и второй взрыв, такой силы, что сразу, по-моему, вода хлынула в машинное отделение, форштевень пошел вверх... Но я до сих пор помню— не было никакой паники. Все ждали приказаний...

— Вот тут,— Василий Викторович жостом руки остановил Князева,— надо бы вспомнить Баранова Николая Илларионовича, начснаба корабля. Он всегда выделялся внешней подтянутостью... А за матроса готов был глотку перегрызть любому.

— Так я его хорошо представляю,— сказал Князев.— У него такой пронизывающий взгляд был.

— Правильно говорите, Сережа. Он ведь сразу после первого взрыва взял на себя эвакуацию раненых, сам помогал спускать шлюпки, наводил порядок на палубе, переносил раненых, а после второго взрыва, когда подошел к нам «охотник», он помог перебраться тяжелораненым... И сам с корабля сошел одним из последних.

— Тогда и меня взял «охотник». А потом мы с его борта видели, как наш эсминец ушел под воду с оглушительным ревом.

— Да. Такое надо было пережить!

При этих словах я вспомнил строки

из воспоминаний Василия Викторовича: «...в румпельном отделении, как сейчас помню, находился боевой пост Николая Гаврилова, турбиниста, старшины первой статьи. От сильного взрыва вода стала поступать в кормовой отсек, который был наглухо задраен, а люк соседнего отсека отдраивать нельзя было, вода затопила бы его, что грозило гибелью кораблю... Николай Гаврилов передавал на мостик... Его голос до сих пор у меня в ушах звенит: «Обеспечиваю работу рулевой машины, произвел профилактические работы... Вода на уровне коленей... груди...»

Я хотел было снова завести разговор о Гаврилове, но Василий Викторович заговорил сам:

— Конечно же, подвиг старшины первой статьи Гаврилова сильно подействовал на ребят, и многие на корабле, может, впервые осознали, что чело

34