Вокруг света 1981-11, страница 38

мы проваливались, отнимал последние силы. И вот, метр за метром, мы приближались к кромке леса. Обессилевший вконец комбат полностью повис на мне. До леса оставалось каких-ни-будь десять-пятнадцать метров, когда я, выбившись из сил, упал вместе с комбатом и больше не мог подняться... Вскоре из леса вышли к нам наши бойцы с носилками... Я даже не заметил, когда этсзТзамолчал и второй вражеский пулемет...»

— А что за бой вы вели вдвоем против целой оравы фашистов? — напомнил я Князеву.

— Так это мы с одним моряком... Приказ получили пулеметным огнем удержать наступавших на нашу деревню фашистов. Мы устроились с ним у чердачного окна дома на берегу реки Волхов. Фрицы вышли из леса и во весь рост направились к нашему дому. Когда осталось каких-нибудь двести метров, мы открыли огонь. Фашисты от неожиданности стали разбегаться, иные сразу попадали. А мой напарник вел огонь с таким ожесточением, что я только и успевал заряжать: патронов было больше половины противогазной сумки. Пулемет строчил и по лежачим и по бегущим. Огонь мы прекратили только тогда, когда в сумке осталось несколько патронов. Немцы не успели очухаться, как мы выскочили из избы и под огнем автоматчиков противника пробежали до берега и спрыгнули с высоты четыре-пять метров на прибрежный лед... — Вдруг Князев оборвал свой рассказ, вроде осекся.— Давайте вернемся к «Энгельсу»,— сказал он.

— К нашему командиру Васильеву, к Дмитрию Ивановичу Сахно,— подхватил Стукалов.

— А когда вы узнали о Сахно? — спросил Князев.

— Мне рассказал о нем Васильев, когда в 1942 году я пришел на крейсер «Киров». Он там был старпомом... После гибели «Энгельса» они с Дмитрием Ивановичем оставались в Кронштадте. И вот в начале октября Сахно назначили комиссаром на эсминец «Гордый». Командиром был Евгений Борисович Ефет...

— Как же, мы, комендоры, его знали, он был до этого командиром «Карла Маркса».

— Да, да. Прекрасный боевой офицер... «Гордый» уходил снимать последний отряд с Ханко. Васильев говорил, что, когда они с Сахно находились в кронштадтском экипаже, Дмитрий Иванович пришел к нему и говорит: «Вот у меня здесь письма жены и фотография дочери, пошли все это жене». Она с маленькой дочерью, кажется, жила в Мордовии. А Владимир Павлович и говорит, мол, сам вернешься и отправишь. «Так-то оно так,— ответил Сахно,— но оттуда мало кто возвращается. Ладно, посмотрим, я собираюсь еще долго воевать». Пошли, а там на подходе к Ханко сплошные минные поля. Один взрыв, второй — и

«Гордый» стал с креном на левый борт погружаться. Подошел «морской охотник». Ефет приказал эвакуировать людей на «охотник». Спустили шлюпки, посадив в них сколько можно было, а сам командир и Сахно не покинули «Гордый». Эсминец уже погружался, корма ушла в глубину. И вот оставшиеся краснофлотцы сгрудились на полубаке возле командира и комиссара и запели «Интернационал». Рассказывали люди с «охотника»: сначала запели Сахно и Ефет, а потом подхватили и остальные... ¹

Большие настенные часы пробили семь. Мы с Сергеем Константиновичем переглянулись, но контр-адмирал движением руки остановил нас.

— Сахно, Ефет, Гаврилов... Наш командир Владимир Павлович Васильев... Вы знаете,— мне показалось, что он больше обращался ко мне,— на войне не так, как в мирной жизни,— часто человек проявляется не тогда, когда заранее логически осмыслил свой поступок, а в момент, когда принимает сиюминутное решение, в неожиданной, критической ситуации... Вот сегодня, когда ждал вас, я вспомнил... Где-то у островов Эзель и Даго мы стояли у самоходной баржи — «Энгельс» начал принимать мазут. И в этот момент с мостика доложили: «Вижу самолеты противника». Они шли на нас и уже начали пикировать, времени освобождаться от шлангов и швартовов, связывающих корабль с баржей, не оставалось. Васильев быстро поднялся на мостик, моментально оценив обстановку, подбежал к машинному телеграфу и поставил обе рукоятки на «Самый полный вперед!». Корабль рванулся, оборвав шланги и швартовы. А через несколько секунд услышали раздирающий душу свист падающих бомб. Они упали за кормой, там, где мы только что стояли. Корабль открыл огонь, и стервятники вынуждены были убраться восвояси...

За беседой мы не заметили, как вернулась с работы Нина Федоровна, жена Василия Викторовича. И пока она накрывала на стол, ветераны некоторое время еще смотрели альбом, а потом стали обмениваться фотографиями: делали дарственные надписи. Василий Викторович — на портрете, снятом в наши дни, в полной адмиральской форме; Сергей Константинович — на матросском снимке из 1941 года, который контр-адмирал, взяв из рук Князева, показал Нине Федоровне. Она долго всматривалась в лицо матроса, на бескозырке которого золотым тиснением блестело «Энгельс», всматривалась, будто восстанавливала в памяти те дни, то время, молодость мужа, и наконец сказала:

— Вроде где-то я вас видела...

¹ Обстоятельства гибели эсминца «Гордый», его командира и комиссара более подробно описаны в книге адмирала В._ Ф. Трибуца «Балтийцы вступают в бой». Калининградское книжное издательство, 1972.

С. АРУТЮНОВ, доктор исторических наук

тш

ДОРОГИ

шт

одземные переходы Центрального вокзала в Токио запутанностью не уступают Кносскому лабиринту. А пробежать сквозь них надлежало очень быстро: суперэкспресс «Хикари» стоит у перрона ровно три минуты. Уходит электричка на Тоба, через полминуты подъезжает «Хикари», три минуты на посадку, двери бесшумно и очень плотно закрываются, через полминуты экспресс исчезает, подходит электричка на Кавасаки. Опоздал — и плакали довольно солидные деньги на билет.

Не будь со мной провожатого, я бы, наверное, никогда не уехал в Киото. Но профессор Мацухико Цубаки уверенно провел меня прямо к «Хикари».

Рассаживаться, правда, все равно пришлось на ходу. Пятьсот километров суперэкспресс проходит за два с половиной часа с двумя остановками. Поэтому за окном все слилось в сплошной серо-зеленый фон. Лишь когда «Хикари» выскакивал на равнину, возникали на минуту пейзажи. В основном индустриальные.

И вдруг горбатый мостик, ивы, коническая гора вдали и фигурки людей. Что-то удивительно знакомое было в этом пейзаже, но не успел я сообразить, откуда он так знаком, как картинка исчезла.

Профессор Цубаки широко улыбнулся :

— Узнали? «Пятнадцатая станция Токайдо».

«Пятнадцатую станцию Токайдо» — гравюру Андо Хиросиге — я видел вчера в конторе железнодорожной компании, когда покупал билет. ^Огромная — два метра на два,— она украшала холл. По какому-то непи

36