Вокруг света 1981-11, страница 37

веческая стойкость, оказывается, беспредельна.

Контр-адмирал посмотрел в мою сторону:

— Письмо с вами?

Я понял его сразу.

Письмо пришло в редакцию из Донецкой области. Я достал его и прочитал те строчки, которые были в данном случае обращены к Князеву и Василию Викторовичу: «... В очерке «Пять фотографий Василия Стукалова, матроса и адмирала» упоминается имя и фамилия — Николай Гаврилов,— писал Ти-бабшев Иван Иванович.— Так вот, может быть, речь идет о близком нам человеке, о судьбе которого нам ничего не известно... Николай Кузьмич Гаврилов был призван в армию и попал на Балтийский флот. Служил в Кронштадте и Североморске, на каких военных кораблях, я уже не помню. Но хорошо знаю, что он был машин истом-тур-бинистом и тоже старшиной... В армию был призван в городе Ленинграде, где работал на железнодорожном транспорте после окончания Харьковского железнодорожного техникума. Он уроженец Донецкой области УССР, хутора Лозовое, Скелеватского с/с. Гаврилов Николай Кузьмич — мой дядя, моей матери родной брат... Родители его умерли давно и в преклонном возрасте. Дорогие товарищи! Помогите, пожалуйста, установить истину, наш ли этот Николай Гаврилов или нет. Прошло уже сколько лет после войны, а мы до сих пор ничего о нем не знаем*...»

— Вроде немало из того, что говорится в письме, можно отнести к нашему Гаврилову,— сказал задумчиво Князев, видя, как и с какой надеждой на его память мы смотрим на него.— Вот если бы была фотография... — Как-то виновато произнес: — Отчества его я не припомню.

— Николай Гаврилов был человек красивый, с тонкими чертами лица, хорошего, крепкого сложения... Он еще, кажется, играл на гитаре. Открытая натура, располагающаяг.. Может, еще кому написать? — подал мысль Василий Викторович.

— Я напишу и Хурманенко и Кузе-нину. Вдруг они помнят его отчество.

Князев взял в руки письмо и стал читать его сначала.

Я достал еще два письма.

— Вот,— сказал я,— одно из Перми, пишет Андреев Иван Васильевич, он служил на «Энгельсе» командиром отделения химиков с сорокового года и до гибели корабля, а другое письмо от Константина Кондратьевича Мазы-ченко из Киева, старшего матроса эсминца «Сторожевой». Надо будет им тоже написать о Гаврилове.

— Андреева я вроде помню,— отозвался Князев.— Это не тот, который ставил дымовые завесы?..

Письма взволновали и хозяина и гостя.

— Сережа, а как же сложилась дальше ваша судьба?

—- Воевал под Ленинградом и Волховом,— ответил он односложно, было видно, что его мысли заняты все еще письмами.— А после второго ранения меня направили на оборонный завод: на флот-то я уходил слесарем. Вот и пригодилось.

— А я после гибели «Энгельса» не знаю, сколько проплавал на брусе. Когда выловили меня, я был без сознания. В Кронштадт , доставили, можно сказать, в одном белье и всего в мазуте. Ну а через три дня был в боях, с десантом высадился между Петергофом и Стрельной. Позже я попал в Невскую Дубровку... Бои шли там ожесточенные Немец сидел на левом берегу, которому наше командование придавало большое значение при прорыве блокады Ленинграда. Да, да, на левом берегу,— подчеркнул жестко контр-адмирал,— в «Пяти фотографиях» была допущена ошибка... На правом берегу Невы стоял небольшой поселок — Невская Дубровка. Фашисты сделали тогда несколько попыток форсировать Неву, но все их атаки были отбиты, их так и не пустили на правый берег... Прорыв блокады был осуществлен нашими войсками немного выше Дубровки 12—18 января 1943 года... Вот, дорогой Сергей Константинович, как понимаете, мне пришлось воевать и на суше.

— Представляю... потому как сам после госпиталя в Ленинграде оказался во флотском экипаже. Кого только там не было: и отпускники, и отставшие от своих, моряки с погибших кораблей... Пришел приказ: переодеть моряков в армейскую форму. Никто не хотел, ведь давали обмотки... Тогда перестали пускать в столовую... Попал я в Шестую морскую бригаду, которую создали в срочном порядке из личного состава кораблей и частей Балтийского флота. И сразу же в ночь со второго октября на третье выступили. Даже не успели узнать друг друга. Шли мимо Бадаевских складов и видели горы расплавленного сахара... сгоревшие ящики и мешки с продуктами..'. Сердце, понимаете, сжималось, глядя на все это.

— Да... ведь в городе уже было тяжело... — начал было подыскивать слова Стукалов, но только вздохнул.

—^ Уходили по Невскому походной колонной в полном обмундировании,— вспоминал Князев.— Помню, на углу стояла высокая сухая старуха с таким благородным лицом... стоит и смотрит, как мы уходим на передовую. И вдруг подбежала ко мйе — и раз! — сунула мне в руку пачку папирос... Надо же, сорок лет прошло, а вижу ее, как если бы сегодня встретил. И такая гордая, печальная... вот... К через несколько часов были мы уже в бою.

— Сережа! Вы помните Вениамина Федотова?

— Комсорга нашего? Как же!.. Блондинистый такой. У него, по-моему, еще по весне веснушки выступали на лице.

— Он самый. Высокий, поджарый,

с моментальной реакцией на любую ситуацию... Так вот, после первого боя под Стрельной я остался в обороне под Петергофом, а Федотова перебросили на Урицкое направление. Потом матрос с одного корабля узнал меня и сообщил, что был в бою с Федотовым. Так рассказывал он: «Вениамин косил, косил фашистов из автомата, отобранного у них же, а потом встал и пошел в атаку, за ним поднялись другие, расстегнули гимнастерки, открыли тельняшки... Я шел чуть-чуть правее от Федотова и немного позади, а Вениамин несется и поливает огнем немцев, Вижу: у него на спине кровь просочилась. Его насквозь прошили, а он бежит. Потом споткнулся, упал. Я подбежал к нему. Кричу: «Федотов!» Перевернул ег*о, а он уже мерт&...»

— Если бы у нас сразу были автоматы, Mbi «их ни черта не подпустили бы близко.

— Не бы/ю бы и таких потерь вна<-чале...

— Мне автомат достался только тогда, когда я оказался в разведроте. Королем себя почувствовал,— вдруг по-мальчишески взорвался Сергей Константинович.— Кстати, мой автомат спас меня от верной гибели.

Князев в письме в редакцию пйсал об этом случае так: «...В один из ноябрьских дней мы получили приказ из штаба бригады: выбить фрицев с занятых ими позиций. Комбат собрал нас в лесу, поставил боевую задачу. Атаковать немцев должны были три взвода... Комбат лично возглавил атаку. Отделившись от основной группы, мы шли впереди: комбат, я, Сеня-раз-ведчик и двое- связных. Обычно, пользуясь кустарниковой и лесной маскировкой, немцы устраивали засады. Так и случилось в этот день: п₍ри пересечении лесной поляны мы неожиданно попали под перекрестный пулеметный огонь, который отсек нас от идущих за нами бойцов. Мы залегли, стали отстреливаться и вскоре один из фашистских пулеметов заставили замолчать, но второй прижал нас к земле. В этот момент немцы из своего тыла начали еще и минный обстрел поляны. Одна из мин ударила в ствол березы, и осколок попал в меня. Ранение было бы смертельным, но спас меня мой автомат: оскблок угодил в диск, автомат у меня вышел из строя... Я переполз за находящийся рядом блиндаж и начал налаживать автомат, заодно набивая диск патронами. И в это время комбат, видимо, тоже решил перебежать за блиндаж, и, как только он поднялся с земли, его ногу прошила пулеметная очередь. Мой друг, разведчик Сеня, и связной, прикрывая нас, вели бой с вражескими автоматчиками. Ранение комбата было достаточно серьезное, а о перевязке не могло быть и речи. Он обнял меня за шею, и мы с ним под минным и пулеметным обстрелом стали передвигаться в сторону своих. Комбат был человек высокий и грузный, кроме того, глубокий снег, в который

35