Вокруг света 1981-11, страница 52

приоделись как могли. И Мария любовалась мужем сквозь слезы. Набегали они то ли от свежего ветра, резавшего глаза; то ли от радости; то ли от жалости, что Василий так болен и слаб...

А ветер дул такой сильный, что за два дня, расталкивая льдины, прошли они вдоль берега без малого триста верст! Солнце с неба почти не уходит. Можно плыть круглые сутки. Но некому подменить Прончищева на вахте, кроме Челюскина. А штурману хватает и своей работы.

Рубки нет. Рулевой и вахтенный начальник стоят прямо на палубе, открытой всем ветрам и непогодам. А ведь плывут они далеко за Полярным кругом среди нетающих льдов. «Стужи стоят великие, что человеку едва терпеть можно...» — отмечал Челюскин в шканечном журнале. И то и дело налетают слепящие снеговые заряды.

Прончищев стоит вахту до полного изнеможения. Прямо на палубу приносит ему Мария еду в деревянных плошках. С превеликим трудом удается Марии с Челюскиным уговорить командира хоть ненадолго уйти в каюту, полежать, отдохнуть. Но и в каюте не согреешься...

Болезнь их не отпускала, хотя свежего мяса теперь было вдоволь. Но, возможно, так и не привыкли они есть его сырым и пить звериную кровь (о таких пустяках не пишут в шканечных журналах). Могла бы, наверное, избавить их от болезни морошка, созревающая в тундре. Но они спешат плыть на север, некогда ягоды собирать...

Берег был однообразно-унылый, ровный, крутой, почти без приметных ориентиров, трудно брать пеленги. Челюскин с Никифором Чекиным едва успевали наносить его на карту. Часто забрасывали лот, мерили глубины. Ведь никто еще до них у этих берегов не плавал. Чтобы «потомкам для известия» провести измерения поточнее, останавливались, «обрасопя паруса», хотя жалко было терять каждую минуту.

Широту по незакатному солнцу можно было определить и в полночь. С измерением долготы было сложнее. Ее определяли по счислению — прикидывая, сколько прошли от какого-нибудь пункта, принятого за начальный. Получалось, конечно, весьма приблизительно. Но для местной карты ошибки в долготе практически значения не имели, главное — точно взять пеленги. А уж в этом Челюскин был выше всяких похвал. Через полтора столетия будут пользоваться составленной им картой...

Четвертого августа достигли устья реки Анабары и тут задержались. Че-кина послали «для осмотра горы той, в которой руда». А Челюскин с Прон-чищевым составили детальную карту Анабарской губы и провели наблюдения, как меняются течения во время прилива и отлива.

Десятого августа Чекин вернулся, привезя образцы руды («токмо ни золота, ни серебра, ни меди из оной руды не явилось, а явилась сера горю

чая»— выяснится потом). Поспешили плыть дальше, чтобы не упустить попутного ветра.

Задерживали их ял боты, груженные провиантом, которые опять тащили за кормой. А тут еще при входе в Хатанг-ский залив встретились «великие льды».

«Стали лавировать между льдами, избрали место, где пореже лед, шли между льдами с великою опасностью»,— записал Челюскин в журнале.

Парусное судно было игрушкой ветра. А льды совсем лишали его маневренности. Когда ветер стихал, течения тянули дубель-шлюп на мели, лед прижимал к берегу, грозя раздавить...

Вот когда пригодились огромные, неуклюжие весла! Ими удавалось кое-как выгребать или хотя бы отталкивать льдины. И все же льды затерли один ялбот и разнесли его в щепки. Только немного провианта успели с лодки спасти. Это грозило голодом, хотя второй ялбот, по счастию, удалось вывести изо льдов благополучно. Перегрузили из него продукты от греха в дубель-шлюп, да и послали квартирмейстера Толмачева для разведывания на берег. Вроде виднелась там на взгорке какая-то одинокая изба.

«Ялбот пришел к берегу, токмо промышленных людей не нашли, а в построенном зимовье одном были и нашли в том зимовье хлеб, и собаку видели у того зимовья, а хозяина не застали, знатно, отлучился на промысел...»

Далеко забрались русские промышленники! И не теряли времени зря, охотились, добывали мягкую рухлядь. Хотя всего одна убогая избушка стояла на берегу, может, единственная на сотни верст, все же было приятно на душе. И берег не казался уже таким пустынным и диким.

Но дальше начинались места в самом деле дикие и никем еще не исследованные. Они приблизились к тем пределам, куда не заходили даже кочевые оленеводы со своими стадами. Не было здесь корму для оленей.

«...Берега самые пустые,— записывал в шканечный журнал Челюскин,— и никто на оных берегах не живет. И жить не у чего, понеже мы посылали ялбот за дровами и за водой, ничего не нашли, ни дров, ни воды...»

Они вошли в никем, похоже, еще не тревоженные воды. Разве мог командир хоть на минуту уйти с палубы?! И каждый день приносил открытия: «Видим против себя не в дальнем расстоянии остров».

«А в 4 часа виден нам другой остров...»; «В половине 7 часа виден еще западнее остров...»; «В 9-м часу усмотрели довольное число островов, токмо между оными островами проток никаких не видать».

Льды мешали подойти к неведомым островам поближе. Если бы у них нашлось время задержаться и льды позволили бы им высадиться на одном из только что открытых островков! Они узнали бы о своих безвестных предшественниках...

Островок был небольшой, плоский, открытый постоянно дующим тут сильным ветрам. Солнце и ветер тогда уже, наверное, согнали снег, и люди Прончищева, вполне вероятно, увидели бы лежащие прямо на пустынном берегу серебряные нательные кресты, перстни с фигурками фантастических птиц, бронзовое зеркало с изображением сказочного Китовраса. Аккуратно, словно на выставке, были разложены серебряные монеты и яркие, еще не потускневшие тогда лазоревые бусы. Были тут медные котлы, сковородки, ножницы, два ножа в ножнах. На деревянных рукоятках ножей старославянской вязью владелец затейливо вырезал свое имя — Акакий Муромец. Лежали на берегу компасные солнечные часы: как и много лет назад, по-преж-нему указывали они, где север...

Найдут этот клад совершенно случайно гидрографы только осенью 1940 года, и очень заинтересует он историков и географов. На следующий год, в трагическом 1941-м, также случайно неподалеку отсюда, но уже на материке, в заливе Симса, обнаружат развалины старинного зимовья, а среди них точно такие же монеты, остатки ххожих вещей — и три человеческих скелета, поврежденных песцами.

Ученые тщательно исследуют найденные вещи и придут к выводу, что это следы какой-то торговой экспедиции, приплывшей сюда с запада еще в семнадцатом веке. И в этой экспедиции была женщина! Это установят специалисты, изучив остатки скелетов, найденных среди развалин хижины. Вероятно, была она местная — скорее всего жена какого-то охотника, ставшего проводником торговых людей.

Может, что-то прояснят новые находки? Они продолжаются. В 1971 году на соседнем маленьком островке нашли еще несколько похожих предметов того времени и среди них гладкоствольную пищаль. Возможно, с годами мы узнаем больше о судьбе.отважных людей, которые первыми обогнули самую северную оконечность Евразии. Триста лет никто не знал об их подвиге...

Плывут и плывут Прончищев и Челюскин мимо незнаемых берегов, впервые нанося их на карту.

«И шли около льдов, который лед подошел от самого берега в море, и очень гладок, уподобился якобы на озере, и приплесков на нем никаких нет, и признаваем, что оный лед ни в какое лето не ломает...»

Видели на льдинах «ходячих медведей белых многое число». И всюду попадались непуганые моржи, тюлени, резвились в полыньях белухи в таком множестве, что Челюскин даже пометил в журнале: «Яко скотина какая...»

Но вот чайки почему-то исчезли, это заметили все. И льды смыкались все плотнее. Теперь уходила на север, манила, завлекала лишь одна дымящаяся морозным паром полынья шириной всего с полсотни метров...

50