Вокруг света 1981-11, страница 50

Челюскин с геодезистом Никифором Чекиным на карту уже свыше двух с половиной тысяч верст пройденного пути. Придется тут зимовать. Но где? Не в тесном же, заливаемом водой трюме? Печурка у них одна, маленькая, на камбузе. Погибнут все от холода и сырости.

Скорей бы вернулся Семен. Какие-то вести он привезет?

— Плывут! Возвращаются! — обрадовалось сразу несколько голосов.

Ялбот быстро приближался. Прон-чищев навел на него зрительную трубу. Рядом с Челюскиным сидел на дне шлюпки какой-то человек. В меховой парке, на голове лохматый малахай — видно, местный житель.

Прончищев повеселел, немного отлегло от сердца. Значит, есть на берегу хоть какое-то жило. Будет где перезимовать.

Но ялбот подошел к борту, и увидел командир, что лицо у штурмана хмурое, озабоченное. И скуластый человек в малахае держится не как гость: горбится, озирается по сторонам, того и гляди в воду бросится. Не зря его, видно, Челюскин за ворот потрепанной парки придерживает.

— Промеряли мы одну протоку, зашли в другую,— рассказывал Челюскин.— Смотрим, на берегу, на бугорке, что повыше, не то юрты, не то избы видны. Поплыли туда. Точно, поселение небольшое. И люди в нем есть. Только, завидев нас, разбежались. Одного вот успели словить... Заложником будет.

— Какой заложник? Не пугай ты его,— засмеялся Прончищев.

С помощью толмача успокоили пленника, что никакой обиды никому не будет, стали расспрашивать. Якут рассказал, что тут живет двенадцать семей русских промышленников да по соседству кочуют эвенки и якуты. По его словам, жители убежали, потому что опасались заразиться от неведомых мореплавателей оспой. Эта болезнь была самой страшной угрозой для обитателей уединенных северных селений. Практически тут не было никаких заразных заболеваний, и, естественно, отсутствовал иммунитет к ним. Если сюда случайно заносили оспу, погибали все от мала до велика.

Впрочем, не могло не напугать жителей даже просто появление невиданного в здешних местах корабля с пушками.

— Нападения и разорения устрашились,— понимающе кивнул Прончищев.— Надо их обласкать, успокоить.

Якута угостили и отпустили с миром. Прончищев решил драгоценного времени не терять. Челюскин повел дубель-шлюп через лабиринт проток.

Вдоль реки тянулась унылая гряда лысых невысоких холмов. Они прижали к самой воде несколько убогих избушек с плоскими крышами. Покинутый жителями поселок производил мрачное впечатление. Но командир как ни в чем не бывало деловито приказал

высаживаться на берег. Чтобы местных не теснить, решили построить жилье из подобранного на берегу плавника. Застучали топоры — и успокоенные жители начали один за другим возвращаться. Умное решение лучше всяких слов убедило их в добрых намерениях приезжих.

Плавника хватило только на две избенки — «одну двухсаженую, другую четырех саженей» . Как в них только разместились? Для хранения продуктов вырубили в мерзлой земле две землянки. В особливый амбарчик сложили порох, ядра и вино, выставили возле него часового. И жизнь пошла по уставу, как положено в военном лагере,— не важно, что были они на краю земли, далеко за Полярным кругом.

Марии Прончищевой пришлось изрядно потрудиться, чтобы сделать такое жилье хоть немного поуютней. А мужчины были заняты охотой, добывали шкуры и запасали мясо к стремительно надвигающейся зиме.

Питание наших моряков в те времена было строго определено петровским Морским уставом. Горячее полагалось лишь два раза в день — и без разносолов. По воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам на обед и на ужин одинаково солонина с кашею. Понедельники и среды были совсем постными: «Густа каша утром, вечером горох». В пятницу полагалась рыба с кашею — обычно солена треска. Из напитков — пиво или горячий сбитень и по чарке водки в день, кроме постных.

Но так кормили морских служителей лишь во время плавания. Пока не вышли в море — во время зимовки, путешествий по суше и даже при плавании по рекам полагался сухопутный паек, как и всем солдатам (когда именно какой кому выдавать, путался сам Беринг и запрашивал о том Адмиралтейство).

Солдатский рацион был гораздо скуднее и, главное, постный: сухари, горох да каша. И уж никаких напитков: чай тогда был не по карману даже офицерам.

Много ли наработаешь в стужу на одной каше? Но, к счастью, мясо можно было добыть охотой. И шкуры были нужны, чтобы пошить кухлянки и малицы, как у местных жителей. Никакой теплой одежды ни матросам, ни солдатам, ни офицерам тогда не полагалось: суконные кафтаны и камзолы, на ногах ботинки, на голове треуголка. На плохую погоду были еще епанчи — коротенькие накидки, тоже суконные. Вот и все. На походе полагались солдатам сапоги, но это уж кому сильно повезет. Беринг то и дело в рапортах начальству и в письмах сетует, что обмундирования не хватает, служители «наги и боси находятца, от чего претерпевают крайнюю нужду».

Прончищев понимал: нужно пошить теплую одежду и обувь хотя бы для вахтенных и караульных, иначе пропадут._

¹ Сажень — 2,13 метра.

Каждая охота была для моряков опасным предприятием. Дикие олени! уже ушли на юг, в тайгу. Охотиться! можно было только на белых медведей, если случайно подвернутся, на волков, моржей да тюленей среди разводий. Это были звери серьезные, а оружие у охотников — длинные тяжеленные фузеи с трехгранными штыками да шпаги. Порох свято оберегали под одеждой, чтобы не дай бог отсырел. Запасные патроны держали за пазухой; пули, чтобы поближе,— за щекой. Кремневые курки неуклюжих ружей на морозе в самый опасный момент то и дело отказывали...

Хорошо, с местными жителями быстро подружились, вместе ловили рыбу и ходили на охоту, набираясь у них опыта. Кочевой беспроволочный телеграф далеко разнес весть о прибывших. Познакомиться с ними приезжали якуты и эвёкки из глубины тундры. Один якут подарил Прончищеву большой золотистый камень. Он считал, что это золото, не иначе. Нашел его будто бы в верховьях реки Анабары, впадающей в море. Но Прончищев сомневался: похоже, какая-то руда... В конце ноября, отправляя солдата с рапортом Берингу в Якутск, он послал с ним и камень — показать рудознатцам.

С каждым днем становилось холоднее. Землю все крепче сковывал мороз. Солнце еще светило, но сквозь туманную изморозь было похоже на кусок быстро тающего масла.

Поначалу, как было принято в те времена, вставили в окна избушек рыбьи пузыри. Но потом, по совету местных жителей, заменили их голубоватыми пластинами льда. Облили по краям водой — прихватило к бревнам лучше всякой замазки. Стало в избенках немного светлее.

Но тут солнце перестало всходить. Скрылось, словно ушло в недра этой промерзшей до самых глубин неласковой земли,— до весны. И не нужны стали окна, ничего в них не увидишь. Как провели путешественники полярную ночь — можно лишь догадываться. В шканечном журнале об этом ни слова.

Как мало мы знаем об этих людях! Лишь совсем недавно историки установили, что Василий Васильевич Прончищев родился в 1702 году. О Семене Ивановиче Челюскине известно лишь, что родился он «около 1700-го», а умер «после 1760 года». Друзьями они, по некоторым данным, были с детства, хотя потом жизненные пути их то сходились, то расходились.

Челюскин был принят сразу в Морскую академию, но проучился в ней недолго. Как сына «малодворных родителей», его перевели в Москву, в Навигац-кую школу, куда тем временем поступил учиться Василий Прончищев. Родители у Василия были побогаче, по-знатнее, и его направили в Морскую академию, которую он благополучно окончил в 1721 году вместе с Чирико-

48