Вокруг света 1981-11, страница 53

Ветер стих. Наползал туман. Плыть дальше? Глубина опасений не вызывала, лотлинь в сто саженей ¹ не достал дна. Но если войдут они в эту полынью, а льды сомкнутся? Сожмут, раздавят корабль, как жалкую скорлупку...

Прончищев все же решил плыть дальше. Расталкивая льдины, зашлепали по воде длинные весла.

«Мы... зашли меж тех льдов в самую расселину и очень удивительно, что как она расселина учинилась... В самые глухие льды зашли, что по обе стороны, також и впереди нас великие стоячие гладкие льды».

Проклятые льды! До каких же пор их будет уводить на север этот угрюмый берег, чуть видный на краю горизонта? Должен же он где-то наконец повернуть на юг? Должен быть у Таймыра какой-то оконечный Самый Северный Мыс! Когда удастся обогнуть его?

Больной капитан ни на минуту не уходил с палубы, сгорбившись, сидел на скамеечке возле рулевого, не выпускал из рук зрительной трубы, высматривал полыньи, следил за окружавшими их все плотнее льдами. Время от времени Челюскин брал у него трубу и поднимался по обледеневшим вантам на мачту, оглядывал окрестности с высоты.

Девятнадцатого августа в полдень штурман взял обжигавший холодом квадрант, измерил высоту и рассчитал широту: 77 градусов 29 минут. Продолжали плыть еще до вечера. Полынья впереди стала совсем узкой...

В полночь прямо у койки вконец обессилевшего командира созвали на консилиум всех унтер-офицеров и, как один, решили: надо уходить из ловушки, возвращаться назад — «за препятствием великих льдов для того, что путь нам к Енисейскому устью не пропустило, понеже льды в море лежат далече к северу и от севера к востоку и льды плотные и густые и обойтить их и между ими пройтить невозможно...»

С трудом развернулись. Подняли паруса. Но они бессильно обвисли. Ветер стих совсем, а мороз крепчал. И разводья уже начало затягивать льдом.

«...Появилась на море великая шуга, от которой мы в великой опасности, что ежели постоит так тихо одне сутки, то боимся тут и замерзнуть».

Эх, купить бы у кого ветра! Все бы отдали. Было у моряков старинное поверье, будто можно купить у ведунов заколдованное птичье перо или узелок заветный. Как попросишь, дадут тебе эти талисманы попутный ветер...

Боцман озябшим голосом прокричал аврал. Навалившись на весла, разбивая молодой лед баграми и отпихивая подальше большие льдины, метр за метром ползли, вырывались из ледяного плена. «А вода так густа, что перед носом судна был великий шум».

И повезло: «Однако боже милостив,

¹ 213 метров

дал Бог нам способного ветру, то оную шугу разнесло».

Вырвались они на чистую воду! Но командир-сов сем свалился с ног, не мог уже встать. Повел дальше корабль штурман Челюскин. И матросы от стужи и непосильных трудов были в великом изнеможении, едва управлялись с мокрыми, обледеневшими парусами. Весла вырывались из озябших, усталых рук.

Двадцать четвертого августа вошли в Хатангский залив. Но здесь зимовать было нельзя. Это тоже была ловушка: никакого жилья поблизости, даже плавника для постройки изб не найдешь. Часть провианта они потеряли. А без помощи местных жителей и рыбы на зиму запасти не успеют. Пропадут здесь.

Челюскин, посоветовавшись с Прон-чищевым, повел «Якутск» дальше — к месту прошлой зимовки в устье реки Оленек.

Прончищев стал совсем плох. Мария тоже валилась с ног, ухаживая за ним. Да и другие больные того и гляди живота лишатся...

Успели дойти до входа в Оленекский залив. Вот они, совсем рядом, плоские островки дельты. Теперь все проходы между ними нанесены на карту, хорошо известны Челюскину, сам промерял каждую протоку и уже наметил кратчайший, самый быстрый путь к спасительному берегу, где есть люди, жилье, тепло...

Но поднялся сильный ветер и дул им прямо встречь, так что не только паруса — даже голые мачты плыть мешали. Против ветра, говорят, не надуешься. Хорошо еще, льда не было. Навалились на весла. Метр за метром, преодолевая сопротивление ветра, вошли в протоку. И чуть не сели на мель, царапнули днищем дно.

Откуда здесь взялась мель?! Ведь сам все мерил.

Встревоженный ударом и скрежетом, командир поднялся на палубу и сразу все понял:

— Вётер с берега, Семен. Согнал он воду. Здесь не пройдем.

— Надо проверить другие протоки. Боцман, готовь ялбот! Сам пойду.

— Я с тобой,— сказал Прончищев таким тоном, что спорить с ним было бесполезно. Пока жив капитан, он отвечает за свой корабль.

Мария помогла мужу одеться потеплее, укутала его исхудавшую шею своим пуховым платком. Матросы помогли командиру спуститься в ялбот.

Целый день на ледяном ветру и в начавшейся метели плавали они из протоки в протоку, мерили глубины обледеневшим шестом. Везде обмелело. Надо ждать, пока уймется ветер и вода придет назад.

Когда уже в сумерках вернулись на корабль, Прончищев, как ни пытался сам подняться на борт по веревочному трапу, не смог. Челюскин взвалил друга на спину, с болью подумав, что стал он легким, как ребенок, и с помощью матросов взобрался с ним на борт.

— Спасибо, друг, теперь я сам,— сказал Прончищев, встал на ноги, сделал два шага — и без памяти свалился на палубу.

Больше в сознание он уже не пришел и в восемь часов вечера 29 августа 1736 года скончался на руках у Марии.

Что сгубило Василия Прончищева? Принято считать — цинга. Но вряд ли она явилась главной причиной смерти. Болезнь тянулась уже давно, и пребывание на воздухе, свежее мясо не могли за лето притушить, ослабить ее.

Конечно, подкосила командира «великая нужда» плавания, сожгло неимоверное напряжение этой гонки со смертью, наседавшей на них по пятам, когда все ополчилось против них: и встречный ветер, и смерзавшиеся вокруг льдины, и мели, вдруг предательски преградившие путь. До последнего дыхания оставался он капитаном, командиром, ответственным за судьбы доверенных ему людей. Во что бы то ни стало надо было вырвать из смыкающихся льдов корабль и людей, иначе погибли бы все. И с помощью верного друга, штурмана Семена Челюскина, Прончищев сделал это, но — ценою собственной жизни.

А ветер не унимался еще четыре дня, дул, похоронно ревел в обледеневших снастях днем и ночью. Скрывая берег, густо валил снег. И все эти бесконеч-ные четыре дня и ночи Мария, окаменев, сидела у тела мужа.

Потом ветер уг«х, но пришлось еще ждать, пока поднимется вода в протоках. Прошли через дельту благополучно, на мель не сели. И наконец открылось устье реки Оленек.

Встречали их не только все жители крошечного поселка, но и друзья, приехавшие из глубины тундры: давно уже ждали, видели с берега, как борются они с разыгравшимся морем. И еще не подошел «Якутск» к берегу, все встречавшие уже поняли: случилась беда.

На южном краю поселка вырубили в мерзлой земле могилу на высоком мысу и опустили в нее гроб с телом командира. «...И при том погребении 6biin унтер-офицеры все и солдаты. Были в ружье и амуниции двадцать четыре человека, и при погребении была пальба три раза».

А через пять дней сделал штурман Челюскин в шканечном журнале новую скорбную запись: «В начале сего 4 часа пополуночи бывшего командира ду-бель-шлюпки Якуцка Прончищева волею божьей жена его умре...»

Ее похоронили рядом с мужем, в той же могиле, и тоже с воинскими почестями. Опять разорвали морозный воздух гулкие хлопки ружейного салюта.

Семен Челюскин смотрел, как заносит свежую могилу первая пурга, и думал о том, что не успокоится, не оставит этой суровой страны, пока не довершит того, за что отдали свои жизни его друзья — Мария и Василий.

Окончание следует

51