Вокруг света 1982-09, страница 56

чем якоре. В ночной тьме чуть светились белые барашки. Я зажег керосиновую лампу, приладил ее повыше и прислушался. Завывание ветра да шипение пены, срывающейся с гребней волн,— вот все, что я услышал. Луи исчез бесследно. С левого борта свисал в воду сорлинь. Что же это такое?! Выходит, Луи вообше не обвязывался страховочным концом? Волна была настолько слабой, что просто не смогла бы смыть за борт человека, который крепко держится за румпель. Но Луи-то правил коленом, а в руках у него был компас в тяжелом кожухе! Я кинулся к нактоузу. Он пустовал...

В шесть часов рассвело. Ветер засвежел до хорошего шторма. Уже свыше пяти часов Луи был за бортом. От места, где произошел несчастный случай, «Тиликум» снесло за это время по крайней мере миль на десять. В горле у меня стоял ком. Я достал из шкафчика канадский флаг, поднял его на мачте и приспустил до половины. Конечно, это был всего лишь пустой жест, но я не мог поступить иначе.

До чего же тяжело было у меня на душе! Я снова и снова возвращался в мыслях к событиям прошедшей ночи. Не в силах вынести этого, я поднялся и принялся искать запасной компас. Правда, у меня оставался всего лишь маленький карманный компас, но и такой все же лучше, чем ничего. Я вывернул наизнанку каюту, но компаса так и не нашел. Как выяснилось впоследствии, это горе луковое — Лакстон прихватил его с собой «на память». Итак, мне суждено было болтаться без компаса в Южных морях в 600 милях от Сувы и 1200 милях от Сиднея! Если учесть к тому же, что я забрался далеко в сторону от всех пароходных и парусных трасс, то ситуация получалась почти безнадежной.

И вот 30 октября меня, как сонную курицу, застал врасплох страшный шквал. «Тиликум» резко накренился. Я с размаху треснулся о пайол рубки и, оглушенный, никак не мог подняться на ноги. Фок-мачта треснула и повалилась за борт. Она тотчас же сработала, как плавучий якорь. Судно круто привелось к ветру и потеряло ход. Грот и бизань заполоскались. С трудом поднявшись на ноги, я спустил паруса. Потом забрался в каюту и стал размышлять о своей судьбе.

«Итак, капитан Восс, хотите капитулировать?» — без обиняков спросил я сам себя.

«Нет, сэр!»—не менее откровенно ответил я.

Я вышел на палубу, вытащил из воды фок-мачту вместе с парусом и залег спать. Десять часов подряд я проспал крепким, глубоким сном, после чего снова был в полной боевой готовности.

На следующее утро я привел в по¹ рядок фок-мачту и намертво прикрепил ее к обломку. К полудню я снова

шел под всеми парусами на зюйд-вест.

К 14 ноября до Сиднея, по моим расчетам, оставалось всего 150 миль. В радужных мыслях я уже входил в гавань. Однако яхтсмену никогда не следует забывать святое правило: человек предполагает, а ветер и погода располагают. Часа через четыре мне снова пришлось отстаиваться на плавучем якоре, ожидая, когда промчится жесточайший вест.

Стемнело. Выставив на палубу керосиновую лампу, я улегся спать. Среди ночи проснулся и выглянул в люк. Лампу мою задуло ветром, а прямо на меня, огромные и грозные, надвигались зеленый, красный и белый огни.

Лишенный маневренности, без огней, «Тиликум» стоял на плавучем якоре прямо по курсу парохода. Я торопливо схватил попавшийся под руку шерстяной носок, плеснул на него из бидона керосином и поджег. С пылающим факелом в руке я выскочил на палубу и замахал им над головой. Заметил ли меня с мостика рулевой? Успеет ли отвернуть? Мне нестерпимо жгло руку, но я упорно продолжал размахивать горящим носком.

Огни медленно разворачивались. Вот закрылся зеленый огонь, красный вдруг оказался прямо над моей головой, и, свирепо утрамбовывая носом волны, большой каботажный пароход буквально в двух метрах разминулся со мной. Его белый кормовой огонь помаячил еще некоторое время над гребнями волн, и я снова остался один в бескрайнем море. Растирая в каюте руку мазью от ожогов, я думал о том, как опасно плавать без вахты. Море бесконечно велико, но суда каким-то непостижимым магнетизмом так и влечет друг к другу.

В слабом свете каютного светильника я распялил на руке оставшийся носок. Я хорошо помнил, что один носок у меня был дырявый. Он протерся как раз в том самом месте, куда упирается большой палец. И конечно же, я сжег целый носок! Дырявый ехидно ухмылялся мне в лицо. Нет, это путешествие — положительно сплошная полоса невезений! Полный ярости, я швырнул рваный носок за борт и снова залег спать.

Шторм бушевал еще трое суток, и времени, чтобы капитально выспаться, у меня было предостаточно. По окончании шторма я снова поставил паруса и благополучно добрался до Сиднея.

Я считаю сиднейскую гавань одной из красивейших в мире, но чиновники там — самые занудливые из всех, с какими мне доводилось иметь дело.

Из-за гибели Луи Бриджента неприятностей они мне не чинили. А вот всяким пустым формальностям, разного рода придиркам конца не было. В довершение всего оказалось* что я еще должен платить лоцманские и портовые сборы.

— Но я же вошел в гавань без лоцмана.

— Не имеет значения. Здесь распоряжается лоцманская корпорация. Вы должны заплатить 2 фунта 10 шиллингов лоцманских сборов за вход в гавань, 3 шиллинга 6 пенсов портовых сборов и 2 фунта 10 шиллингов за выход из гавани.

Я заплатил секретарю лоцманские сборы за вход в гавань и портовые сборы.

— А 2 фунта 10 шиллингов за выход?

— Я уплачу, если выйду из гавани.

— Хорошо, но смотрите, не пытайтесь зажать их: таможенный крейсер сейчас же притащит вас обратно...

Первым делом я пересчитал наличные деньги. Увы, их не хватало даже на то, чтобы закупить провиант на следующий этап пути. И тут мне в голову пришла спасительная идея. Масса людей в Сиднее захотят посмотреть на «Тиликум»! Если бы каждый из них платил хоть небольшую сумму, тогда... Я отправился в ратушу и после недолгих поисков нашел там подходящего человека. За фунт стерлингов он оформил мне разрешение показать «Тиликум» в парке за плату. Еще два фунта, в пересчете на виски, пошли на то, чтобы несколько «портовых львов» помогли мне вытащить судно из воды, погрузить его на тележку (1 фунт 10 шиллингов) и отвезти в ближайший парк. Там я соорудил вокруг «Тили-кума» нечто вроде забора из парусов, намалевал несколько плакатов и на следующее утро уселся в кассе.

Около полудня пожаловала первая посетительница — почтенная пожилая мамаша. Она солидно выложила шесть пенсов на тарелку, стоявшую в окошечке кассы. Потом зашла в балаган и уселась в кокпите «Тиликума». Минут через десять она вопросила:

— Молодой человек, когда ж^, собственно, мы поедем? j

От удивления я поперхнулся; но все же объяснил, что «Тиликум» выставлен только для обозрения. j

Тут началось такое! В жизнй не подумал бы, что бабуся умеет столь фигурно браниться и лаяться. Краткий смысл ее длинных речей сводился к тому, что она хочет или ехать, или получить свои шесть пенсов обратно.