Вокруг света 1984-04, страница 39

рассказывал сальные анекдоты и сам ржал громче всех и вообще всячески демонстрировал свое дружеское расположение к «защитникам ислама». «Боится,— догадался Каюм,— маскируется».

— Если, предположим, лицо, которое вы должны уничтожить, едет в автобусе, где, кроме него, находятся другие пассажиры, женщины, дети, может помешать вам это подложить мину? — раскатистым голосом спрашивал Абдулла, поднимая вверх указательный палец правой руки.— А? Отвечай ты,— он упирал палец в грудь Каюма.

И лучший ученик вытягивался во весь рост:

— Не может! Да будь там хоть сто детей и столько же беременных женщин, для нас это не имеет никакого значения. Главное — выполнить приказ!

— О'кэй! Ты далеко пойдешь,— хвалил Каюма Абдулла.

Диверсионной подготовкой заведовал египтянин. Учил незаметно ставить мины на дорогах и под мостами, под-кладывать их в здания, прятать взрывчатку в машинах и самолетах.

Тонкостям конспирации и маскировки — подделка документов, изменение внешности, устройство тайников, явки, пароли — «курсантов» обучал выходец из Саудовской Аравии.

И, наконец, так называемый «общий предмет» вел тот самый надутый господин с янтарными четками, присутствовавший при зачислении Каюма в школу. Это был, пожалуй, единственный афганец из всех инструкторов. Появлялся он редко и всегда на белом «мерседесе» в сопровождении телохранителей. Поговаривали, что он из ближайшего окружения самого Гульбуддина. Вальяжный господин сразу пускался в пространные и не всегда понятные рассуждения об аллахе, истинной вере и о необходимости защищать ее от «кафиров». По его словам выходило, что «кафирами» следует считать всех, кто не состоит в исламской партии.

Каюм слушал и думал про себя: «Да, по мне, хоть истинный мусульманин, хоть безбожник — все равно. Лишь бы денежки текли». Со временем он убедился, что таким образом думают почти все остальные «курсанты» диверсионной школы. Прошлое многих из них мало чем отличалось от прошлого Каюма. Большинство покинуло Афганистан, спасаясь от наказания за уголовные преступления. Здесь были отъявленные убийцы, контрабандисты и наркоманы, воры и мошенники, мечтавшие о баснословных заработках. Несмотря на то, что всякие разговоры о подробностях прежней жизни были запрещены, со временем все узнали друг о друге предостаточно.

Каюм сблизился с рыжеволосым парнем по кличке «Спичка». Их объединяло много общего. Спичка родом был из Фараха. Свою деятельность начал с картежных махинаций, а кончил убийством сельского учителя, осмелившегося пристыдить его. Из-под ареста бе

жал. Долго скрывался в приграничных плавнях Сеистана, прятался на островках среди болот, в зарослях камыша. Потом занялся контрабандой: из Ирана переправлял опиум, гашиш, в Иран — полудрагоценные камни. Но и на него нашелся свой Рауф — опытный вербовщик, который переправил его в Пешавар.

Был здесь еще один земляк Каюма по кличке «Лысый» — среднего роста грузный человек с мясистыми губами. На его голове не росло ни единого волоска, но никто не шутил по этому поводу. Лысого боялись за свирепый нрав. Ходили слухи, что на его счету не один десяток трупов: совсем недавно банда, в которой подвизался Лысый, наводила страх на дорогах, ведущих к Герату.

— А теперь будем воевать за истинную веру,— хихикал Спичка. Все смеялись.

В жаркий августовский полдень на аэродроме Герата приземлился пассажирский самолет, выполнявший обычный еженедельный рейс по маршруту Кабул — Джелалабад — Кандагар — Герат. Самолет подрулил к зданию аэровокзала, подняв тучи пыли и напугав верблюдов, щипавших хилую травку рядом со стоянкой такси. Подали трап. Первыми из самолета в сопровождении сержанта вышли нескладные деревенские парни с огромными узлами в руках — это были призывники. Неумело подчиняясь командам, они наступали друг другу на ноги и с любопытством озирались вокруг. Наконец сержант объяснил новобранцам, что им следует построиться в две шеренги и освободить дорогу для других пассажиров. За ними на землю важно сошел мулла в белых одеяниях. Следом по трапу спустилось колоритное семейство. Впереди шел глава рода, судя по всему, вождь какого-то племени. Он шествовал налегке и гордо смотрел прямо перед собой. Три жены быстро семенили за ним, наверное, задыхаясь под тканью паранджей от зноя. Одна сгибалась под тяжестью багажа. Маленьких детей две другие несли на руках. Дети постарше, хныча, цеплялись за платья.

Последней из самолета вышла худенькая девушка, на ее голове был большой пестрый платок. В правой руке девушка держала поклажу, левой снизу придерживала платок — так, что он почти до глаз закрывал ее лицо.

Молодой черноусый капитан афганской армии, увидев ее, заспешил навстречу. У трапа он неловко обнял девушку.

— Ух, как ты выросла, Фазиля! Красавицей стала.

Девушка покраснела и еще плотнее закуталась в свой платок.

— Вот я и приехала, брат,— скорее прошептала, чем произнесла она.— Будем, значит, теперь жить вместе.

Мухтар взял у нее узелок, ободряюще улыбнулся.

— Хорошо, что приехала. Здесь тебя

в обиду не дадут. В школу пойдешь. Подруг у тебя будет много.

Он с нежностью смотрел на ее хрупкие плечи, на большие черные брови. Ах, сестренка, сестренка... Семнадцать лет прожила ты на свете, а что видела? Только горе и слезы... Он еще раз подумал о том, что был прав, тысячу раз прав, когда в письмах домой настаивал на переезде Фазили в Герат. Здесь он убережет сестру от душманов. Устроит ее в школу, поможет правильно разобраться в судьбе революции, глядишь, и найдет Фазиля свое место в жизни.

Фазилю приняли с нежностью и радушием в семье Мухтара. Его жена Би-бика была старше Фазили всего на четыре года и с первых дней стала относиться к девушке как к своей сестре. Старалась избавить от домашних хлопот, говорила: «Учись, Фазиля, по дому я управлюсь сама. Учись...» Мухтар много рассказывал жене о своем детстве, о нравах, царивших в их кишлаке. Он знал, что уже после революции бандиты сожгли школу, в которой училась Фазиля, а затем ворвались в дом к их родственникам, до нитки обобрали их, хозяина убили. Кто знает, что ждало Фазилю?

В гератском лицее, куда определили девушку, ей сначала приходилось трудно: она сторонилась бойких городских девушек, стеснялась преподавателей. Мухтар, понимая ее состояние, мало-помалу помогал сестре обжиться в новой обстановке. Никогда не жалел он времени на долгие беседы с Фазилей, носил домой книги, знакомил с соседями.

Герат — город необыкновенный. Чистый, залитый щедрым солнечным светом, с широкими улицами новых кварталов и глиняными лабиринтами старых домов, с обширным сосновым парком в центре, с голубыми куполами мечетей. Герат сразу пленил Фазилю своей красотой. Она подолгу бродила под стенами старой цитадели, заново переживая рассказы Мухтара о нашествиях на Герат Чингисхана и Тамерлана, часами любовалась уцелевшими минаретами давно разрушенного медресе «Мусалла», задумчиво стояла у древних усыпальниц.

Особенно поразила Фазилю расположенная в северо-восточной части города величественная мечеть «Джума Масд-жид», о которой Мухтар говорил, что она одна из самых больших и красивых на всем Востоке. Была какая-то необыкновенная тайна во всем облике мечети — в гармонии ее куполов и галерей, тонком рисунке глазурованных плиток, искусных орнаментах, затейливой вязи арабских надписей.

Но иногда в городе раздавались выстрелы.

— Скажи, Мухтар, чем провинился наш сосед, которого сегодня убили?

— Он ведь был дуканщиком, Фазиля, а всех торговцев душманы обложили налогом — под покровом темноты они пробираются в город, врываются в дома и требуют деньги,— Мухтар горько усмехнулся.— Утверждают, что эти

37