Вокруг света 1984-04, страница 38

ним встречался? Что он тебе говорил? Что ты ему отвечал? Знаешь ли ты, куда он тебя направил?..

Каюм добросовестно отвечал, то и дело отрываясь от рисования. Он с самого начала понял, что на попятную тут не пойдешь. И вообще шутки здесь плохи — это стало ясно, как только калитка в заборе, пропустив его, захлопнулась, а стоявший возле мрачный охранник навел дуло автомата. У дверей дома, казавшегося мертвым, его и встретил этот Фархад, сразу проводил в комнату, плотно запер за собой дверь. Ни чаю не предложил, ни отдохнуть с дороги. А потом, когда вернулся, сразу затеял эту волынку с допросом.

— Пожалуйста, вот план, Фархад-саиб.

Тот взял бумажку и — обидное дело,— даже не посмотрев на нее, бросил в ящик стола.

— В ваших краях, я слышал, охота хорошая? Горные куропатки, лисы...

— Хорошая, Фархад-саиб. Очень хорошая охота,— с подчеркнутой готовностью разулыбался Каюм. Не ожидая подвоха, он решил, что раз речь зашла об охоте, то, значит, все в порядке.

— И ТЫ ОХОТИЛСЯ:*

— Да, я метко стреляю.

— И отец?

— Конечно, Фархад-саиб. Он и меня к ружью приучил.

— И дядя, наверное, тоже постреливает?

— И дядя...— заискивающе продолжал улыбаться Каюм, а сам видел, как у собеседника, словно у зверя перед прыжком, хищно сужаются глаза.

— Хоп! — Фархад ладонью тихонько хлопнул по столу.— Ты же мне два часа назад говорил, что твой дядя кривой на правый глаз. Это какой же охотник из него?

Фархад встал и наклонился над сжавшимся Каюмом. Пальцами левой руки он гладил свои густые черные усы, а правая барабанила по столу, дескать, давай-ка, парень, отвечай, поторапливайся.

«Сейчас ударит,— обреченно подумал Каюм.— Дался ему этот дядя!» Втянул голову в плечи, стал медленно подниматься со стула. Фархад положил руку ему на плечо:

— Вставать нельзя.

— Он и охотился, когда глаз еще целый был,— забормотал Каюм.— Простите, не подумав сказал. Покорнейше простите.

— Ну хорошо. На сегодня хватит,— вдруг смилостивился Фархад.— Продолжим завтра. Но учти: тот, кто нас обманывает, не жилец на белом свете. И не думай, что проверка кончится завтра. Нет, парень, проверять тебя мы будем, пока не сдохнешь. Берегись, если в чем слукавишь! Везде настигнет тебя воля аллаха.

Фархад нажал на кнопку звонка, привинченного к столу. В комнату вошел вооруженный громила.

— Отведи его в первый блок и накорми,— кивнул Фархад на Каюма.

«Первый блок» оказался глиняным сараем, где раньше, судя по всему, держали скот. Во дворе Каюм увидел стоящего под палящим солнцем человека в легкой рубахе. Одежда его была настолько изодранной, что едва прикрывала тело. Раны, облепленные роями мух, кровоточили. «Отчего же он не прогонит мух?» — подумал Каюм и в ту же секунду понял отчего. Руки и ноги несчастного были стянуты цепями, человек не мог даже пошевелиться. Голова его бессильно свалилась на грудь. Видно, не первый час поджаривался на солнце. Неподалеку, в тени тутового дерева, сидел охранник и не сводил глаз с пленника.

Сопровождавший Каюма громила, угадав в глазах новичка немой вопрос, плюнул в сторону закованного в цепи и сквозь зубы объяснил:

— Не понравилось ему, видите ли, у нас. Домой захотел, собака!

Каюм промолчал, хотя на всякий случай подобострастно закивал головой.

Поместив Каюма в пустом сарае, где на полу не оказалось даже циновки, дверь плотно закрыли на засов. «Как в тюрьме»,— подумал он. Подумал, впрочем, без особой тревоги. В глубине души он верил в то, что зачем-то нужен этим людям, иначе с ним не стали бы возиться.

На следующий день Фархад в присутствии какого-то очень важного незнакомого господина объявил Каюму, что он зачислен в боевую школу исламской партии Афганистана. Незнакомец, не произнеся ни слова, меланхолично перебирал янтарные четки. Однако весь его важный вид как бы говорил, что Каюму оказана большая честь.

Новоиспеченный «курсант» не знал, как следует вести себя при этой церемонии. На всякий случай он отвешивал униженные поклоны обоим начальникам и лез целовать им руки. Но незнакомец тут же повернулся и вышел, а Фархад до руки допустил, ухмыльнулся и резко приказал Каюму встать перед ним навытяжку.

— Вот так-то,— оглядел он Каюма с ног до головы, будто видел впервые.— Теперь слушай меня внимательно. Первое, что от тебя требуется,— беспрекословное подчинение инструкторам и охранникам. Всякое нарушение сурово карается. Выход за территорию запрещен. Посторонние разговоры запрещены. Ты не должен интересоваться именами и биографиями тех, кто будет учиться рядом с тобой, а они, в свою очередь, не будут ни о чем расспрашивать тебя. Разрешается читать только коран. Радио слушать запрещено. Писать письма запрещено. Вступать в контакты с посторонними лицами запрещено.

Ты, я вижу, хочешь спросить, чему тебя здесь будут учить, да? Отвечаю. Тебя научат приемам борьбы с коммунистической заразой. Буду откровенен с тобой: мы готовимся к «священной войне», и ты, Каюм, станешь одним из

ее героев. Наш главнокомандующий — инженер Гульбуддин. И запомни: нет для тебя в мире человека превыше его. Он — тень аллаха на земле.

Далеко не все из услышанного пришлось Каюму по вкусу. Было совершенно непонятно, сколько его намерены здесь держать. Как заплатят? И кому понравится сидеть взаперти в компании каких-то угрюмых людей, каждый из которых подозревает других? Кисло, но что поделаешь... Его совсем не случайно провели мимо умирающего человека во дворе — это было недвусмысленным предостережением.

В Пешаваре жизнь казарменная. Как и других «курсантов» школы, Каюма вырядили в полувоенную форму без знаков различия: грубые, тяжелые ботинки, холщовые штаны цвета хаки, такого же цвета рубашка, заправленная за широкий ремень, нуристанская суконная шапочка.

Фархад ведал в лагере внутренним распорядком. Он лично определял проштрафившимся меру наказания: некоторых оставлял без пищи, кого-то приказывал отстегать плетьми, мог при желании вынести смертный приговор. Занятия же проводили инструкторы, либо плохо говорившие на фарси, либо вообще не знавшие языка, объясняясь через переводчика. Но иностранцы всегда были одеты по-афгански, и называть их следовало не иначе как на афганский манер.

Обращению со стрелковым оружием их учил пакистанец Вакиль. Он натаскивал новичков в стрельбе по макетам легковых машин, автобусов, воздушным целям.

— Главное — успеть выстрелить первым,— поучал Вакиль.

Методику допроса пленных вдалбливал сухой, подтянутый американец, которого все называли Рашидом. Он смотрел поверх голов слушателей и, как безошибочно догадывался Каюм, презирал их всех. Переводчик послушно переводил:

— Нет таких людей, которых нельзя расколоть. Надо уметь допрашивать. Если в ваши руки попался красный, или, как вы говорите,— он брезгливо усмехнулся,— неверный, что, впрочем, одно и то же, бейте, режьте, пропускайте через него электрический ток, сдирайте кожу, выкалывайте глаза — лишь бы заговорил.

У Рашида, как видно, был богатый личный опыт. Часами он подробно излагал методику различных пыток. Даже в голой пустыне, оказывается, можно соорудить нехитрые приспособления для вытягивания жил. Объяснил, как правильно пользоваться электричеством («Здесь важно, куда вы присоедините электроды»). Рашид, войдя в раж, проболтался, где приобрел эти познания: «Во Вьетнаме мы не церемонились с красными...»

Тактику диверсионно-террористиче-ских действий вел другой американец — Абдулла. Этот, наоборот, держался запросто, хлопал подопечных по плечу,

36