Вокруг света 1984-12, страница 44

но он показывает и направление, по которому должен подходить катер. Вокруг Вигрунда полно немецких мин.

Идем самым малым ходом. По правому борту что-то заскребло и поползло под корму. Невольно хватаюсь за поручни, ожидая взрыва. Тральщик продолжает двигаться — пронесло. У вражеских противока-терных мин несколько поплавков, растянутых под водой на стальных жгутиках. Достаточно зацепиться или намотаться на винт одному...

Не выключая мотора, носом прижимаемся к выступающему из темноты крутому скалистому берегу. Вслед за тюками с провизией, боеприпасами и батареями к рации прыгаю я. А катера будто не было. Лишь приглушенный стук постепенно угасает в серой мгле. Я молча жму руки краснофлотцам. Несколько шагов — и мы у воронки, на месте взорванного маяка.

С Габичвадзе и Мотовым заползаем под искореженную железобетонную глыбу с вывороченной арматурой и оказываемся в промозглой норе, покато уходящей вниз, где чуть слышно плещется вода. В центре норы горит коптилка. Под потолком натянута провисшая в середине плащ-палатка, на которой отсвечивают капли воды. К нам втискиваются остальные. Наверху только вахтенный сигнальщик. Плотно завешиваем лаз в нору. Сразу на меня обрушиваются хриплые голоса:

— Как на Большой земле?

Для разведчиков на Вигрунде Большая земля — Лавенсаари, для лавенсаарцев — Кронштадт и тем более Ленинград, для ленинградцев до снятия блокады — вся Родина за огненным кольцом.

Я рассказываю новости, передаю редкие письма и кучу записок от товарищей. Положением на фронтах, и особенно на Ленинградском, ребята довольны, и командир радистов Сергей Габичвадзе, который неизменно обращается ко мне на «вы», говорит:

— Ваша поговорка, старлей: «Встретимся в Кенигсберге», наверно, скоро осуществится.

— Я уже по карте присмотрел там место для нашего радиоцентра,— на полном сёрьезе отвечаю я.— Теперь моя очередь узнать: как дела у вас? — И я спрашивало, всматриваясь в обросшие лица ребят.

Среди них я не только старший по званию, но и самый «старый». Они отслужили свой срок и задержаны войной. Им по двадцать пять, а мне шел уже тридцатый. Самый молодой — Кузьменко, ему двадцать один.

— У нас порядок— хрипит Габичвадзе.— В светлое время сидим в норе или прячемся среди валунов. Следов наверху не оставляем. Даже когда атакуют фашистский караван

по нашему донесению, головы из воронки не поднимаем, а смотрим в трубу по очереди.

— Тюлени тоже здесь, на острове? — спрашиваю.

— Рядом с нами. Сперва боялись, а потом привыкли. Живем мы незаметно и тюленей не тревожим. Две недели назад, вечером, заметили большую корабельную мину. Плыла она на остров, как раз к тому месту, где лежат тюлени. Моментом накачали резиновую лодку и пошли к мине. Провозились до темноты, но мину отбуксировали далеко в сторону от тюленей.

Только сейчас замечаю, какие у ребят усталые, серые лица, грязные с серебринками волосы. Рваная бахрома торчит из теплых штанов и ватников. Габичвадзе перехватывает мой взгляд и говорит:

— Все время ползаем то в норе, то среди камней. Сначала штопали. Теперь нитки кончились. А в полушубках не ползаем — бережем.

Краснофлотцы прижимаются к стенкам норы, с трудом освобождая место в центре. С Габичвадзе, глав-старшиной Мотовым и сержантом Федоровым уточняем организацию наблюдения за противником: коды, позывные, рабочие частоты, а потом принимаемся за источники питания. Я разворачиваю запакованный в ватник вольтметр, а Габичвадзе ползет в угол и притаскивет завернутые в плащ-палатку разбитые батареи. Работаем лежа, чуть поднимая головы, как позволяет нависшая над нами глыба бетоца.

— Продукты и батареи к рацйи нам сбрасывают с самолета,— продолжает вводить в обстановку меня Габичвадзе.— Кружиться над островом нельзя — фашисты заметят, и летчики «кукурузников» сбрасывают груз на бреющем полете, с ходу. Батареи хоть и упакованы, а все равно разбиваются. Да и сухари, грамм в грамм на человека, бывает, разлетаются по всему острову. Когда голодно, ползаем среди камней и собираем кусочки. Иногда посылка летит в залив, тогда лезем в воду.

Схемы переносных раций, включая и неисправную, мы с Габичвадзе знаем по памяти, поэтому ремонт проходит быстро. И я вытягиваюсь, расправляю затекшие спину и ноги и сразу засыпаю. Сквозь сон слышу два с небольшим интервалом взрыва. Мерещится, будто иду под обстрелом по льду залива в одном сапоге. Окоченевшую ногу свела судорога. Кто-то толкает в бок.

— Старлей, вытащи ногу из воды. За-абыл ду-дуп-редить,. чтобы о-од-жимал оги,— заикается Мотов.

— Со мной не раз такое было. Нора не по нашему росту,— добавляет Габичвадзе.

Сесть, чтобы вылить из сапога воду, нельзя, а потому вползаю в воронку ногами вперед. Управившись

с сапогом, подбираюсь к вахтенному сигнальщику.

— Что за взрывы?

— Немцы тралят свой фарватер. Значит, караван ждут.

В стереотрубу, замаскированную камнями и сухими водорослями, сквозь утреннюю дымку вижу силуэты катеров противника. Сигнальщик определяет пеленг, расстояние, курс. Минуты — и закодированное донесение на базе. Сама передача длится секунды, и каждый раз на другой волне. Нужна крайняя осторожность и скрытность. Гитлеровцы могут запеленговать рацию.

Рассвет ползет незаметно. Солнца не только не видно, но даже неизвестно, где оно. Лишь к востоку холодное, неприветливое небо кажется потеплевшим. Запад, где проглядывают фашистские катера, угрюм и тревожен. Где-то далеко кричит тюлень, и почти рядом откликается другой. Шум ветра смешивается со вздохами набегающих на скалу волн и криками чаек. День просыпается вяло и теснит ночь урывками. Вдруг ненадолго посветлеет, и кажется, погода разгуляется, но тут же темнеет, и сверху сыплется то крупа, то снег с дождем.

Я тщательно осматриваю антенну. Тонкий зеленый проводок незаметно вьется между камнями. Как и положено, антенна протянута в сторону базы, но мне это не нравится. Маскирующие ее водоросли пересекают скалу как-то неестественно. Нужно их сдвинуть ближе к линии прибоя. Это не только улучшит связь, но и будет вписываться в общую картину набросанных волнами и ветром водорослей. Пока не прояснилось, мы переносим антенну, а заодно и более тщательно маскируем стереотрубу.

В восемь утра по флотскому распорядку — завтрак. Запиваем его водой из канистры. В девять пятнадцать вахтенный сигнальщик докладывает: «Конвой к Нарве». Сквозь снежные заряды с трудом обнаруживаю в стереотрубу бледные силуэты быстроходных немецких барж в охранении катеров. Они то появляются, то тут же исчезают в белесой мгле и возникают уже в другом месте, и я никак не могу точно определить, сколько их. Но Мотов уже разобрался, и Габичвадзе передает на базу закодированное донесение: «Три быстроходные баржи противника в охранении девяти катеров следуют к Нарве». Тут же сообщает курс, пеленг, скорость, расстояние от Вигрунда до конвоя на время передачи и погоду. С этого момента счет времени идет минутами. Каждое изменение в движении каравана немедленно становится известно базе.

Девятка краснозвездных «Лавочкиных» с ревом вываливается из снежной завесы, неожиданно не только для противника, но и для нас, и счет времени переходит на секун

42