Вокруг света 1985-07, страница 17

мени деревянными ложками. В каморе, под маленьким оконцем, была разложена на столе хозяйская утварь...

Все в этом крестьянском дворе состояло из простого и целесообразного. Но были здесь и свои праздники, и люди откладывали в сторону заботы насущные и предавались недолгому веселью.

Мы вышли из полутемного, низкого помещения, полной грудью вдохнули напоенный хвойным лесом воздух, а наш экскурсовод уже приглашала нас в корчму Колу.

— Эта корчма,— говорила девушка,— была не только местом встреч крестьян, она была также и местом ночлега мызных обозников и просто путников, которые спали на скамьях или постеленной на полу соломе.

Наш молоденький экскурсовод, видимо, не была особым знатоком Рокка-аль-Маре, поручили ей это дело как переводчице, и поэтому, особо не задерживаясь, она предложила группе выйти на улицу.

Мы гуськом вышли из корчмы Колу, и я пожалел, что у нашего гида не оказалось достаточно фантазии, чтобы красочно рассказать о придорожных корчмах. Сколько трагедий и таинственных случаев происходило в подобных местах — об этом сейчас остались только легенды.

И тут вдруг мы услышали ритмичные звуки колокольчиков. Все вопросительно посмотрели на экскурсовода.

— Перед вами сейчас выступит фольклорный ансамбль «Лейгарид»,— пояснила девушка, видя всеобщее недоумение.

Щелкали фотоаппараты, стрекотали кинокамеры, а одетые в национальные

эстонские костюмы музыканты не обращали на нас никакого внимания. Тихо настраивали скрипки Ренате Пихо и Олав Швернс, подтягивал струны каннели, старинного народного инструмента, чем-то напоминающего гусли, седой Альфред Нурмик, пробовал ритмичность яурама Неэме Отставел. Хорошо высушенная, согнутая палка с натянутой проволокой, на которой висели колокольчики,— вот и весь инструмент, в прошлом задававший ритм в любом крестьянском оркестре. А нетерпеливые пальцы Прийта Саара уже перебирали клавиши аккордеона...

Потом на какой-то миг стало тихо, и в руках восьмидесятилетнего Альфреда Нурмика появилась волынка. Он вышел чуть вперед, и полились звуки. Время для нас словно пошло вспять — и вот мы уже оказались свидетелями крестьянской вечеринки, когда после толоки сошлись в единый круг парни и девчата, старый и малый, зазвучали почти забытые каннель, варган, яурам, скамеечка, волынка. Парни щеголяли давно ушедшими в далекое прошлое постолами, женские костюмы были разукрашены ручной работы вышивками.

Словно подыгрывая руническим и свадебным песням, которые пелись когда-то на больших и малых островах, раскачивал верхушки сосен легкий ветерок.

И опять шелкали фотоаппараты, стрекотали кинокамеры, и в характере этих танцев виделась какая-то особая сдержанность, где самым эмоциональным проявлением у мужчин был этакий вызывающий притоп ногой или же громкий возглас — «хэ!». И пусть мы не

понимали слов старинных песен, разысканных Торопом в этнографических экспедициях, но здесь, в Рокка-аль-Ма-ре, для многих из наших зарубежных гостей стал более понятен характер эстонского народа.

Американский профессор Г. Фут, который на научных заседаниях не раз говорил о том, что наиглавнейшая обязанность ученых всех стран мира не допустить безумия ядерной войны, тихо сказал:

В годы войны, которую вы, русские, называете Отечественной, много эстонцев уехало в Америку, Англию. А теперь немало таких, которые поняли свою ошибку, по-настоящему тоскуют по родине, и если бы они увидели и услышали то, что сегодня показали нам...

Доктор Фут замолчал, но и без слов была понятна его мысль

Из Таллина я уезжал на следующий день. Провожал меня Кристьян Тороп. Когда до отхода поезда оставалось не более пяти минут и пора было заходить в вагон, я сказал то, о чем думал:

— Кристьян, «Лейгариду» пора выходить на более широкую арену.

Он мягко улыбнулся и дружески хлопнул меня по плечу.

— А разве Московский фестиваль — маленькая арена?...

Таллин — Москва

Во дворе Кутсари.

Двухэтажная клеть, распространенная на северном побережье Эстонии