Вокруг света 1985-11, страница 49

деланную для варки тушку, лежавшую в калебасе.

— Я дам много-много бус за такую птицу,— заохал я.

— Мы голодные,— просто ответила женщина.

Было совершенно ясно, что никто не рассчитывал получить вознаграждение, окупавшее немалые труды по отлову животных, и, стало быть, никто не собирался приносить нам живых зверей.

Однажды, возвращаясь из леса после очередного сеанса фотографирования, мы с Чарльзом встретили старика, регулярно посещавшего нас на катере.

— Селамат сианг,— сказал я.— Добрый день. Вы поймали для меня зверей?

Старик отрицательно покачал головой и улыбнулся.

— Посмотрите внимательно,— сказал я, вынимая из кармана подобранный в лесу предмет. Он походил на мраморный шарик с оранжево-черны-ми полосками. Шарик неожиданно раскрутился, превратившись в гигантскую многоножку. Она быстро засеменила по моей ладони, осторожно покачивая черными узловатыми усиками.

— Нам нужно много животных, больших и маленьких. Если вы принесете мне это,— сказал я, показывая на многоножку,— я дам вам плитку табака.

Старик вытаращил глаза.

Это была, конечно, безумная цена за такое создание, но я почувствовал, что попал в точку.

— Если повезет,— сказал я Чарльзу,— он станет первым добровольцем в нашей команде ловцов.

Следующим утром меня разбудил Сабран.

— Пришел человек. Принес много-много зверей,— сказал он.

Я выскочил из кровати и в восторге помчался на палубу. Знакомый старик был тут как тут. В руках у него была огромная тыква, которую он держал так, словно внутри было бесценное сокровище.

— Ну что? — нетерпеливо спросил я.

В ответ он осторожно вывалил содержимое на палубу. По грубым подсчетам, передо мной оказалось две-три сотни маленьких коричневых многоножек, практически неотличимых от тех, что водятся у меня в саду в Лондоне. Несмотря на разочарование, я не мог удержаться от смеха.

— Прекрасно! — воскликнул я.— Молодец. За это я плачу пять плиток табака.

Мечта старика о несметном богатстве немного поблекла, но он согласился. Я расплатился, собрал многоножек и с нарочитой осторожностью положил их обратно в тыкву. Вечером я отнес их в лес подальше от деревни и отпустил на волю.

Пять плиток табака сослужили свою службу и оказались неплохим вложением капитала. По деревне пронесся слух, что на лодке и вправду дают воз

награждение; прошло несколько дней, и даяки начали носить нам животных. Мы хорошо платили. Вскоре у нас образовалась довольно солидная коллекция: маленькие зеленые ящерицы, белки, африканские циветты, хохлатые перепела, кустарниковые курицы и, пожалуй, самые очаровательные из всех — попугайчики. Эти восхитительные птички отличаются ярким изум-рудно-зеленым оперением, у них красная грудка, оранжевые плечики и голубые звездочки на лбу; по-малайски они называются «бурунг калонг», летучие мышки. Название это точное — эти попугайчики имеют привычку устраиваться на ночлег, повиснув на дереве вниз головой.

Наша коллекция росла не по дням, а по часам. Теперь мы беспрерывно занимались сооружением новых клеток, кормлением животных и поддержанием порядка; правый борт катера пришлось превратить в передвижной зверинец, причем клетки громоздились на палубе до самого навеса. Последний экземпляр зоопарка заставил нас потрудиться больше обычного. Его принес ранним утром молодой даяк. Он стоял на берегу, держа высоко над головой ротанговую корзину.

— Туан,— позвал охотник.— Тут бе-руанг. Хочешь?

Я заглянул внутрь и осторожно вытащил волосатый черный комочек. Это был крошечный медвежонок.

— Моя ходил в лес и нашел,— сказал охотник.— Мамы нет.

Младенцу было не больше недели от роду. У него еще не открылись глаза; он лежал, задрав розовые пятки довольно крупных ножонок и сучил ими, жалобно скуля. Я вручил охотнику гонорар в виде нескольких плиток соли, а Чарльз побежал на корму разводить сгущенное молоко в бутылочке. Рот у медвежонка был огромный, но сосать из соски он не мог. Мы все больше и больше увеличивали дырку, пока молоко не начало выливаться само. Оно стекало у него по губам, но в рот не попадало. Мы засовывали соску и так и этак, медвежонок чмокал, сопел и обиженно хныкал от голода, но не глотнул ни капли. В отчаянии мы отставили бутылку и попытались кормить с помощью пипетки. Я схватил медведя за голову, а Чарльз, просунув пипетку между беззубыми деснами, впрыснул молоко малышу в глотку. Медвежонок сглотнул и немедленно разразился приступом кошмарной икоты, сотрясавшей все его крохотное тельце. Мы начали поглаживать его, похлопывать и чесать вздувшееся розовое брюшко. Наконец он ожил, и мы предприняли новую попытку. За час удалось заставить его выпить десять граммов молока. Обессилев от тяжких трудов, медвежонок заснул.

Не прошло и полутора часов, как он завыл, требуя пищи; второе кормление прошло значительно легче. Спустя два дня ему удалось сделать первый гло

ток из соски, и мы поняли, что у нас появился реальный шанс сохранить питомца.

К этому времени мы уже прожили в деревне дольше, чем планировали. Как ни жаль, пора было уезжать. Даяки спустились к пристани пожелать нам счастливого пути, мы тепло распрощались и двинулись со всем зверинцем дальше по реке.

Бенджамин — так мы окрестили медвежонка — оказался очень требовательным младенцем и просил есть днем и ночью, каждые три часа. Стоило нам чуть замешкаться, как он впадал в такую ярость, что его трясло мелкой дрожью, а крохотный нос и зев густо краснели от злости. Кормление выливалось в крайне болезненную процедуру; дело в том, что у Бенджамина отросли длинные и острые как иголки когти, а сосать бутылочку он соглашался только при условии, что будет царапать руки держащего его кормильца.

Нашего приемыша нельзя было назвать красавцем. У него была непропорционально большая голова, кривые ноги, короткая и колючая шерсть. Кожа была покрыта коростой, под которой скрывались белые червячки, и после каждого кормления приходилось прочищать и дезинфицировать крохотные ранки.

Только через несколько недель он стал делать первые самостоятельные шаги, и его характер сразу же начал заметно меняться. Пошатываясь, он ковылял по земле, принюхиваясь к незнакомым запахам и ворча что-то себе под нос. Теперь черный медвежонок, перестав быть требовательным и капризным созданием, походил на трогательного щеночка. Мы очень привязались к нему. Когда весь наш живой груз наконец прибыл в Лондон, Бенджамин все еще кормился из бутылочки, и Чарльз решил не отдавать его с остальными жи-! вотными в зоопарк, а подержать немного у себя в квартире.

К этому времени Бенджамин вырос раза в четыре, у него появились большие белые зубы, которые он умело пускал в ход. Ло большей части он вел себя вполне пристойно и был настроен миролюбиво, но иногда, если кто-то мешал его медвежьим занятиям или играм, он начинал злиться, бешено царапался когтями и сердито рычал. Не обращая внимания на разодранный линолеум, изжеванные ковры и поцарапанную мебель, Чарльз держал его дома до тех пор, пока он не научился лакать молоко из блюдечка и перестал зависеть от соски. Только тогда Бенджамина отправили в зоопарк.

Перевела с английского Н. РАВЕН

47