Вокруг света 1986-07, страница 20

расспрашивал о деревне русской и советской.

— Мы как будто на двух полюсах по природным условиям,— говорил он.— Простор и теснота... Оставь за спиной одну деревню, пройдись по дамбе или вдоль канала три-четыре километра, а то и меньше, и перед тобой уже другая. И так весь Египет. Феллах днюет — обедает и отдыхает в полуденный зной — в поле, но ночует- за пределами деревни только в исключительных случаях, когда нужно охранять урожай. Не дожидаясь захода солнца, он спешит домой.

Грязно-коричневые жилища феллахов образуют деревни с населением иногда до пятнадцати-двадцати тысяч человек. Всего деревень таких четыре тысячи на страну, да еще тысяч тридцать хуторов. Словом «деревня» мы давно уже стали обозначать селения, где живут крестьяне, и не задумываемся над тем, что этимология слова «деревня» — от «дерево», «деревянный». Происхождение его чисто русское. Из дерева рубил русский крестьянин дом, деревом укреплял его отдаленный предок стены землянки. Но и латинское, и немецкое, и франко-английское слово «деревня», как и соответствующие им арабские эквиваленты, не имеет отношения к дереву.

В Египте дерево — очень дорогой строительный материал. Только на перекрытие крыши и — реже — на каркас дома идут стволы пальм. Феллах живет землей, на земле и — в определенном смысле — в земле. Стены жилищ, основу которых образуют сухие стебли кукурузы или тростника, кладут из саманных кирпичей и обмазывают нильским илом, смешанным с рубленой соломой, навозом, глиной. Столь непрочный строительный материал требует сравнительно толстых стен — до тридца-ти-сорока сантиметров. Фундамент делают из обожженного кирпича или из мелкого камня, чтобы оградить дом от проникновения влаги. Вместо окон небольшие отверстия сечением в половину квадратного метра, которые в холода затыкают тряпьем. Дверной проем загораживают циновкой, потому что двери дороги. На кровлю идут пальмовые листья, стебли кукурузы, хлопка или камыша; потом укладывают циновки, набрасывают ил, смешанный с золой, и утрамбовывают. Дождей практически нет, поэтому крыши плоские. Там хранят топливо — хворост или сушеный навоз. Там же ночуют куры и — в жару — люди.

При египетской сухости и жаре кучи топлива на крышах тесно сгрудившихся домов всегда пожароопасны; каждый год огонь пожирает жилища феллахов в десятках деревень, приводя ко многим человеческим жертвам. Чаще жилища рушатся от ветхости или от редкого, но всегда грозного ливня. Срок жизни их — двадцать-тридцать лет. На месте разрушенного жилища феллахи тем же способом возводят новое, такое же, как старое,

предпочитая не сносить развалины, а утрамбовывать их, делая повыше фундамент.

— Деревни в Египте сплошь состоят из новых домов,— сказал я однажды моему другу.

— Они сплошь состоят из старых,— возразил он.

Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись — оба были правы. Египетские деревни новые — постройкой и старые — планом, формой, характером. Жилище — прах — ил — новый дом — вечный круговорот бытия феллаха. Деревни — такой же памятник египетской цивилизации, как окультуренная, очеловеченная пойма Нила с ее полями, разбежавшимися рощами финиковых пальм, каналами, дамбами, плотинами. Осененные купами пальм, они привлекательны и живописны снаружи. И еще одна их особенность: от Александрии до Асуана они неотличимы одна от другой. И деревни и отдельные жилища лишены индивидуальности. Они часть целого, ячейка сот, выделяться чем-либо для них противоестественно. Лишь там, где живут копты, вместе с белыми минаретами мечетей — или вместо них — поднимаются колокольни церквей.

Но повидавший лучшую жизнь других стран феллах отнюдь не предпочитает мазанку каменному дому. Эмиграция и высокие заработки за рубежом все же меняют внешний облик деревни. Жилище состоятельных людей повторяет архитектуру и строительный материал других средиземноморских стран: их не отличишь от турецких, греческих или сирийских домов. При скудости земельной площади жилища растут вверх, а не вширь. Торчащие бетонные балки, предназначенные для вторых, третьих, четвертых этажей, сейчас столь же характерная принадлежность нового деревенского дома, как обычные в Египте голубятни.

Глинобитные голубятни в виде башен, прямоугольных или круглых в плане, оживляют однообразие египетских деревень. Иногда их красят в белый цвет или покрывают простым орнаментом. Горшки с выбитым дном вмазывают в стены — готовы гнезда. Голубей в Египте едят, это признанный деликатес. Но сколько ущерба голуби наносят урожаю, трудно подсчитать.

Через деревню проходят одна-две-три улицы, иногда — вдоль каналов. По ним может проехать автомашина, но остальное — узкие переулочки, где, раскинув руки, коснешься противоположных стен. Здесь вряд ли проедет повозка. Пыль, грязь и нечистоты на немощеных улицах и в переулках угрожали бы и транспорту и здоровью, если бы не сухая жара и солнце.

В деревнях есть мечеть или церковь. В больших поселениях их несколько. Не обязательно мечеть должна быть зданием, для молитвы служит и просто утрамбованная и сравнительно чистая площадка. На при

зыв муэдзина каждый раз собираются отнюдь не все жители и даже не большинство. Но на пятничную проповедь ходят почти все мужчины, как копты — в воскресенье в церковь. Христиане, впрочем, идут в церковь вместе с семьями.

В узкой долине Нила деревни отступают от полей, сберегая драгоцей-ную землю для обработки, и жмутся к пустыне. Но пустыня — чужой, враждебный мир. Там живут злые духи-ифриты, там можно устроить кладбище. Феллах не любит пустыни и не пойдет туда.

ДОМ ФЕЛЛАХА

Начинать знакомство с деревней нужно с кофейни.

Мы остановили машину около нескольких столиков с колченогими стульями под навесом из сухих пальмовых листьев. Рядом на примусах готовили кофе и булькали чайники, мелькали фигурки на экране телевизора. Мы заказали по чашечке кофе, но заплатить за него нам так и не удалось. «За все уже уплачено»,— сказал с улыбкой разносчик, и из-за соседних столиков приветливо помахали руками крестьяне. Скоро завязалась беседа, и нам стало ясно, что в наши дни кофейня становится не только родом клуба, но и центром, где создается общественное мнение, которое может совпадать, а может и расходиться с общественным мнением, формируемым традициями, стариками, имамами или муэдзинами, старостой-омдой.

У мечети, на площади, обычно располагается деревенский базар. Торгуют скотом и мясом, гончарными изделиями и сахарным тростником, корзинами и горшками, домашним сыром и маслом. Сапожник тут же шьет сандалии, а цирюльник бреет своих клиентов. Но прошли навсегда времена изоляции Египта от мирового рынка. На базарах захолустных деревень найдешь не только велосипеды или яркие ткани, но и транзисторы из Гонконга, южнокорейские батарейки и электрические фонарики. Ревут мотоциклы, урчат грузовики, заглушая крики ослов или недовольное ворчание верблюдов.

Чтобы понять жизнь феллаха, нужно переступить порог его жилища. Мир феллаха оставался, да, пожалуй, и сейчас остается чуждым и враждебным городскому интеллигенту, книгой на непонятном языке, которую он редко может правильно прочитать. Возьмем хотя бы роман «Возвращение духа» Тауфика аль-Хакима, ставший на полку египетской классики.

«Он увидел маленький дворик, наполовину прикрытый навесом из стеблей хлопчатника и высушенного навоза, и в глубине его небольшую комнатку,— читаем мы.— Дверь комнатки была тоже открыта. Мух-син окинул взглядом то, что в ней было, и увидел зрелище, которого не забудет. Эта комнатка служила хозяевам дома спальней — в ней была