Вокруг света 1987-12, страница 33

листья, шурша, выдуваются на улицу...

Высокий бородатый Михай Радаи в очках и белоголовая девушка — она в черном платье с микрофоном в руке — стоят у обнаженной стены, берут интервью у молоденькой девушки. Тут же, в метре от них,— телекамера, и вокруг нее ходит Тибор Шебеш. Он так перевоплотился из главного редактора в юркого фоторепортера, что в первый момент я даже не узнал его. Того и гляди его сейчас шуганут. Чаки тоже включилась в работу: она прижала к стене пожилую женщину, что-то выспрашивала, выясняла ситуацию.

Чаки вернулась и рассказала, что женщина, с которой она говорила,— официальное лицо, а девушка, дававшая интервью, жила здесь в снесенном доме. Людей выселяли отсюда на время реставрации с обещанием вернуть их обратно. Но вот девушка однажды пришла посмотреть, как идет ремонт, и обнаружила, что дома нет. Об этом и готовит Михай Радаи телепередачу.

Через каких-нибудь полчаса работа съемочной группы кончилась. Тибор Шебеш заторопился к себе в редакцию, но прежде чем попрощаться, подвел нас к Михаю Радаи и пожелал нам приятного знакомства. Оставшись с Михаем и его партнершей, мы познакомились. Девушку Михай назвал своим другом и сказал, что она редактор телепрограммы «Неделя» и зовут ее Юдит Тот.

Условия дальнейшего знакомства предложил сам Михай. Он привел нас в просторное фешенебельное кафе на первом этаже отеля «Хилтон». Из окон хорошо просматривался Рыбацкий Бастион, безлюдная площадь, посередине которой покоились белые плетеные стулья, напоминающие о том, что здесь наступили холода межсезонья. Хорошо было после каменной прохлады двора сидеть в светлом уютном помещении и предвкушать горячий ароматный кофе, приправленный добрым знакомством. Но этому не суждено было сбыться. Не успели мы освоиться, как в кафе ввалилась шумная группа американцев. Михай резко повернулся, отыскал глазами гида, но в горле у него остался непрорвавшийся крик. Он перевел взгляд на нас. Похоже было, мы все думали об одном и том же: они сполна заплатили за свое путешествие и за то, что могут быть шумными, тоже заплатили.

Я предложил перебраться в наше кафе. Благо оно было рядом.

Пока мы пересекали площадь, я выяснил, что Михай Радаи начал работать на телевидении оператором вместе с Юдит. До этого посещал Институт театра и кино, потом учился в университете и окончил факультет истории искусств. Увлечение стариной возникло неведомо для него самого. Все началось с реконструкции Южного вокзала. Михай написал статью, высказал свое мнение насчет несостоятельности проекта главного здания, привлек внимание

общественности, вызвал дебаты и добился своего. Тогда-то он понял, что все-таки есть возможность вмешиваться в дело изменения облика Будапешта, нужно таким способом и дальше, как он сам выразился, влиять на людей, сидящих в высоких креслах. Этот случай и подтолкнул Михая создать свою программу и назвать ее «...И внуки наши не увидят».

Сестры откровенно удивились, когда мы вчетвером ввалились в их скромное заведение. Нам обрадовались, но в глазах хозяек кафе стояло некоторое недоумение: вроде еще недавно, сидя у них, мы не знали ни Михая, ни его подругу.

Михай улыбнулся сестрам, и последняя тень смущения исчезла с их лиц, уступив место сосредоточенному вниманию.

— И все-таки,— сказал я Михаю, когда нам подали кофе,— почему это вы вдруг начали заниматься проблемами старины и среды человека? Вы с вашим образованием и профессией, выходец из актерской семьи, могли бы, наверное, снимать фильмы, стать режиссером или на худой конец писать сценарии...— Я не случайно так резко поставил свой вопрос. Наблюдая за Михаем во дворе, угадал в нем артистическую натуру и теперь понимал, что в разговоре с таким человеком нужна обоюдная активность. И не ошибся.

Его большие серые глаза на широком лице глянули на меня из-под очков удивленно. Казалось, он хотел сказать: то, что я делаю, так естественно, так понятно, зачем же спрашивать?

— Каждый человек,— сурово сказал он,— художник ли или просто мастер, находит свой способ выразить себя... Вот в Пеште есть дом, в котором раньше хозяин небольшого небогатого заведения из любви к искусству кормил в долг артистов, поэтов...

Этот дом Чаки мне показывала, но я не запомнил, где мы видели его. Обычно, гуляя с ней, я замыкался на ее рассказах о городе, и как бы ни таращил глаза по сторонам, слух мой все равно забирал всю силу зрения.

— С другой стороны,— заметил я,— если бы этот дом не сохранился, то о добрых делах этого человека вряд ли долго помнили люди.

— Вот видите, как прекрасно мы понимаем друг друга,— съязвил Михай.

Он рассказал лишь об одном случае, который составил тему его нескольких передач. Этот случай был связан с улицей со старинными фонарями, она находилась где-то рядом, недалеко от того места, где мы сидели. Как-то Михай получил письмо от властей района с сообщением, что предприятие, обеспечивающее эту улицу электроэнергией, просит разрешения сменить старые фонари на современные, потому как старыми уже пользоваться нельзя. Если на это не будет согласия, электричество придется отключить... Это письмо

Михай Радаи прочитал с экрана телевидения, а вскоре отозвались жители улицы со старинными фонарями. Один инженер писал, что сам будет восстанавливать свой светильник, он смотрит передачи Радаи и давно уже усвоил, какой прекрасный фонарь стоит перед его домом. И еще: берется бесплатно составить проект восстановления фонарей всей улицы. Другой житель этой улицы писал, что готов со своими соседями рыть траншею для нового кабеля; третий предлагал найти старинных дел мастеров, которые согласны будут в свои свободные дни заняться реставрацией фонарей. Пока шли переговоры через телеэкран, работы уже развернулись. И теперь, как говорил Михай, никаких проблем с этими фонарями и с этой улицей нет. Фонари, обновленные, стоят там, где стояли, а жители, не замечавшие их раньше, увидели, какая красота их окружает. Стали понимать, что имеют возможность высказывать свои мнения и могут сами решать, что они хотят увидеть из своего окна.

Потом так же восстанавливали фонари на площади Верешмарти, перед кафе «Жербо» и на одном из самых важных мест Будапешта, на Рыбацком Бастионе. Сорок лет здесь не горели лампы. И вот в один прекрасный вечер люди глазам своим не поверили, увидели Бастион — в огнях и подсветках.

— Иногда вместо того, чтобы потратить всего каких-нибудь тридцать форинтов на покраску какого-нибудь редкого предмета,— сокрушался Михай,— старое выбрасывается и заменяется новым, безвкусным, стоящим в десятки тысяч раз больше, потому как деньги отпущены и их надо потратить. Или вот была проблема со старыми телефонными будками...

Конечно же, говорили мы много, тема была близка и понятна нам обоим.

Наконец мы вышли на улицу. Ветер гнал сухие желтые листья, и они то обгоняли нас, то останавливались на нашем пути или вдруг сворачивали в какой-нибудь дворик. А я мучительно думал, о чем же хотел спросить Михая. Но в голову пришло совершенно другое: Лаврушинский переулок в Москве, дом поэта Владимира Луговского, его «Кленовый лист», то, как поэт нес письмо на почту и за ним увязался засохший лист... Я мысленно возвращался к каким-то на первый взгляд мелочам, мимолетно увиденным в чужой стране, и, не скрою, был уверен, что пройдет время и случайно оброненная фраза или уголок осени у моего дома в Сокольниках вернет меня к этим долгим хождениям, к горьковатому запаху палых листьев каштана, будапештским мостам, судам, уткнувшимся в берега Дуная в ожидании большой воды.

У Венских ворот мы расстались с Михаем и Юдит. Они еще не успели далеко уйти, когда я вдруг крикнул им вслед:

— Одну минуточку! Михай, а как