Вокруг света 1991-12, страница 27

— Ты должен ехать спасать отца, — сказала его сестра Ут-тараа. Похоже, в эту минуту к ней вернулось самообладание. — Иди и облачись в боевые доспехи! — Царевич послушно дал себя увести во дворец, но похож он был не на воина, готовящегося к битве, а на жертвенного ягненка.

В неверном свете факелов ветер развернул над колесницей знамя с изображением обезьяны с когтями и львиным хвостом. Это был стяг Арджуны.

— Теперь я готов сражаться, — сказал Арджуна.

Вслед за колесницами Уттары и Арджуны по ночным

улицам Упаплавьи прогремел небольшой наш отряд — десяток колесниц и несколько сот всадников — кшатрии Уттары, телохранители Арджуны и те из горожан, кто имел коней и оружие у себя дома.

— Нас перебьют, — сказал какой-то воин, ехавший в одном ряду со мной.

На лагерь армии кауравов мы натолкнулись уже ранним утром. Над походными шатрами струились мирные дымки. Там, по-видимому, знали о том, что армия матсьев ведет бой на западных границах, и считали себя в полной безопасности. Издалека был виден стяг с изображением слона, это символ Дурьодханы — пояснил кто-то из опытных телохранителей .Арджуны.

Уттара, не скрывая ужаса, смотрел на войско кауравов, в десятки раз более многочисленное, чем наш отряд. Я тоже был в смятении и изо всех сил пытался укрепить свой дух перед неминуемой смертью, мечтая лишь о том, чтобы все быстрее закончилось. Уттара еще о чем-то пытался спорить с Арджуной, кажется, убеждал его не принимать боя с несокрушимым врагом. Но Арджуна, завидя стяг Дурьодханы, казалось, утратил всякое благоразумие. Он не обращал внимания на юного царевича и знаками отдавал команды воинам на колесницах.

Утренний ветер развернул над колесницей Арджуны знамя на золотом древке, и обезьяна с когтями льва, казалось, ожила и нетерпеливо заметалась по белому полотнищу. Арджуна вскинул к губам огромную морскую раковину — Девадатту — и протрубил сигнал к атаке. Словно рев разъяренного слона пронесся над полем, и, несмотря на теплую погоду, я ощутил, как знобкое предчувствие смерти подняло волоски на моем теле. Когда узкая, упругая цепочка колесниц матсьев уже неслась по полю, в лагере кауравов забили барабаны, раздались тревожные крики. Несколько колесниц, набирая скорость, выехали навстречу атакующим. Внезапно строй колесниц матсьев на полном скаку превратился в клин, острый клюв, на конце которого, как блик солнца, сияла повозка Арджуны. Даже с того места, где стоял я в рядах конных всадников, было слышно, как лук Гандива взревел раненым носорогом, низкий и глубокий его зов наполнил наши сердца новой надеждой. Босоногие пехотинцы кауравов, отягощенные щитами и длинными копьями, разумеется, не могли догнать огромных колес колесниц. И Арджуна использовал это преимущество, чтобы не дать своему отряду увязнуть в кровавой рукопашной схватке с многочисленным врагом. Я забыл о со-бственном страхе и с восхищением наблюдал за боем, издали похожим на причудливый ритуальный танец сияющих повозок и великолепных коней. Я впервые видел, как Арджуна руководит боем и стреляет из лука. Его стрелы временами, казалось, летели сплошной лентой, и каждая из них, пробивая доспехи, приносила кровавую жертву богу смерти Яме. Теперь многие кшатрии, завидев знамя с беснующейся на нем обезьяной, спешили поворотить коней, не принимая боя.

Тан индийсние художнини представляли себе битву богов и героев.

Все это время в битве участвовали только колесницы матсьев, а наша кавалерия оставалась в резерве. И я поневоле чувствовал себя досужим зрителем, а не участником первого в моей жизни сражения. Еще во время ночного перехода я спросил у Арджуны, что надлежит делать мне.

— Ждать моих приказаний и не рисковать, — приказал полководец, и мне оставалось только подчиниться.

...Арджуна тыльной стороной вытер взмокший лоб и прижал пальцы к своим вискам, словно пытаясь заглушить какие-то голоса, звучащие в его голове. Потом он посмотрел на меня обжигающими, как угли под ветром, глазами. И я вдруг ощутил себя букашкой на тонкой игле.

— Ты мне поможешь,— сказал Арджуна. — Пришло время для брахмы.

— Но я не умею, —начал я.

— Тебе ничего не надо уметь, — оборвал меня царевич. — Повернись лицом к врагу, погаси мысли, все сделаю я сам.

Я повиновался, видя, как с ужасом и жалостью смотрят на меня воины-матсьи. Они решили, что меня сейчас будут приносить в жертву богу войны.

Кауравы бросились в атаку. Вверх по склону, на котором стояли мы с Арджуной, понеслись неистовые воины. Потом я зажмурился от яркой вспышки света, но скорее всего эта вспышка произошла только в моем сознании, и ей сопутствовал приступ ярости, пронзившей меня от корней волос до кончиков ног, словно молния, которая наполнила горячим всепобеждающим пламенем, и не было у меня никаких мыслей, и чувствовал я то же, что чувствует пылающая стрела, летящая в цель,— огонь, ярость, стремление. Потом над своим ухом я услышал чей-то благоговейно-испуганный шепот: «Сам-мохана». Огонь ушел из моего сердца, и ярость сменилась голубым покоем. Не без труда я открыл глаза. Арджуна применил оружие брахманов — саммохану, и войска кауравов больше не существовало. Кто-то лежал на земле без движения, кто-то, словно в забытьи, ходил, бросив оружие, между бьющимися в упряжках конями, кто-то, зажимая уши руками, укачивал собственную голову.

— Что делать с кауравами? — спросил Уттара.

— Через несколько минут сознание к ним вернется, — ответил Арджуна.

Войско Дурьодхана поспешно уходило под защиту леса, наша кавалерия захватила обоз и уже разворачивала огромные стада отбитого скота в земли матсьев.

На другой день под вечер мы вернулись в Упаплавью. Северные ворота города были украшены огромными гирляндами цветов. Вдоль мощеной дороги, политой свежей водой, стояли музыканты и певцы, а на улицы и стены крепости высыпали нарядно одетые горожане. \ Самое удивительное нас

т " поджидало внутри цитаде

ли. Там в ожидании сияющих от счастья придворных в богатых одеждах стоял сам царь Вирата, раскрывший объятия своему сыну.

...Когда по зову Пандавов мы вышли в зал собраний Вираты, он был уже полон придворных и воинов, успевших сменить одежды, украсить свои головы венками, а плечи цветочными гирляндами и золотыми цепями. Женщины благоухали, как весенние цветы. Радостное оживление зажгло лица всех присутствующих внутренним торжественным огнем.

25