Вокруг света 1991-12, страница 29

религия. К ней меня приобщили... русские анархисты.

Крутой поворот в жизни Бернара наступил накануне студенческих волнений 1968 года во Франции. Тогда многим казалось, что рушились устои общества. Вполне благополучный студент, как и большинство его сверстников, почувствовал, что задыхается от невидимых пут. Где выход? Ведущие партии с их идеологиями вроде обанкротились и не способны были вселить надежду в души разочаровавшихся. Случайно попала к нему в руки брошюра о русских анархистах. Потом перечитал все, что сумел достать из анар-хо-революционной обоймы, вплоть до «Бесов» Достоевского. Получив такое домашнее образование, Бернар неожиданно для близких спрыгнул с лесенки, ведущей к карьере госслужащего, и ушел в коммерцию.

— Именно торговля разрушит государственные границы, похоронит государственный аппарат, армию, снесет всех тех, кто сидит на шее производителей, посредников и потребителей.

Его познания оказались на удивление глубокими. Бернар быстро проглатывал вопросы и отвечал не задумываясь, смешно по-французски пришептывая отчества анархистов, народовольцев, боевиков и большевиков... У него зажглись глаза, когда он разразился речью в защиту анархистских идеалов.

— Ваш народ, пожалуй, единственный из великих народов Европы, давший миру гениев во всех областях знаний, не был свободным и в начале двадцатого века, несколько десятилетий спустя после отмены крепостничества. Эта неуемная тяга широкой русской души к свободе и воплотилась в буме анархизма в России, когда его мозговой центр переместился с Запада на Восток. И неудивительно, что именно в России анархизм стал популярным, как нигде. Настоящий анархизм зиждется на трех столпах: неприменении силы, свободе и ответственности...

— Бернар, лед привезли, — кликнули хозяина с кухни.

— Наконец-то, — глянул он на часы. — Прости. Хочешь, приходи вечером, будет настоящий джаз.

За первой встречей последовали другие. В ресторанчик я стал захаживать, как оказывался в Бобо. С Берна-ром у нас установились добрые отношения, не раз мы оказывали друг другу мелкие услуги и знаки внимания. Об официальном отношении к Махно в СССР он осведомлен. Незлобиво, с пониманием посмеивался над «напуганными советскими» и точно обрисовывал причины, по которым они к нему носа не кажут. Так и возникла идея... доставлять удовольствие моим соотечественникам невинным розыгрышем.

Кто бы это ни был, все равно предлагался один и тот же сценарий хождения по кругам психологического ада. Вроде между прочим заговорщическим тоном я сообщал гостю, что здесь,

в Бобо, есть одно сомнительное заведение, которое держит не то родственник Махно, не то сынок какого-то махновца. За почти пять лет работы в Буркина-Фасо нашелся всего один человек, который с ходу, не задумываясь, согласился ехать. Остальных приходилось убеждать: «Одному, конечно, соваться туда не стоит, но в компании опасаться нечего».

В ресторанчике посетители чувствовали себя явно не в своей тарелке.

Официантка расставляла приборы и отходила. И тут незаметно евроафри-канский шлягер замирал в динамиках, и вместо него, как и было договорено с Бернаром, на полную мощность вырывалась разудало-душевная: «Любо, братцы, любо...» Застывали на полдороге вилки, вытягивались в недоумении лица. Эффект — ошеломляющий. Подходил хозяин, встряхивая длинными космами, и, желая приятного аппетита, присаживался за стол.

— Никакой он не антисоветчик, — быстро объяснял я.— Наоборот, русским за наше вечное стремление к свободе очень симпатизирует. А если что, сам наших в обиду не даст.

— А почему ресторан назвал именно «Махно»?

— Мне близки и Бакунин, и Кропоткин. Вклад анархистов, особенно в начало революции 1917 года, был весомым. Махно —первый практик анархизма—произвел очень сильное впечатление. Я много знаю о жизни Нестора Ивановича. И сторонники свободы во Франции восхищаются Махно, который и похоронен у нас, на Пер-Ла-шез, в 1934 году.

— Неужели блюда в ресторане приготовлены по рецептам анархистов?

— Нет, рецепты мои, —Бернар смеется. — Как кулинар-ресторатор может обозначить свои духовные привязанности? В названии ресторана и блюд. Я так и поступил. Так что свой ресторан с полной уверенностью называю «французско-советским предприятием».

После таких признаний атмосфера, разумеется, разряжалась. Кстати, расскажу об одной действительно неприятной ситуации, из которой всех выручил Бернар.

Однажды группа наших киношников снимала в ресторане выступление известного в стране танцевального ансамбля. Ее менеджер, человек, как все бизнесмены, не лишенный хитрого лукавства, подождал, пока мы завязнем в съемках, а потом подошел и заявил: «Ансамбль вынужден выставить счет за съемку выступления, включая оплату морального ущерба, нанесенного артистам: они не были готовы работать в свете юпитера». И назвал солидную сумму.

Отшутиться не удалось. Менеджер был неумолим: лично он ничего не имел против, но речь-то об интересах артистов. Сопровождавшие его, обычно такие доброжелательные африканцы, но под «градусом» усмотревшие в действиях белых киношников былые колонизаторские замашки, подпевали угрожающе: «Платите, камеру разо

бьем!» Нас окружили со всех сторон. Наконец протиснулся сквозь толпу Бернар. Мрачно выслушал суть дела и резко бросил оторопевшему менеджеру: «Русские —мои гости, я повторяю, мои. Если к ним есть претензии, то прошу завтра утром ко мне. Сейчас мне некогда». Инцидент был исчерпан.

Разумеется, Бернар нисколько не был заинтересован в скандале. Его ресторан высоко котируется среди подобных заведений города, тем более он — единственный, демонстрирующий настоящую африканскую экзотику. И западные туристы предпочитают «Махно», а не чопорно-официальную «Л'о вив» —«Живую воду» с молитвенным песнопением монашенок.

Четыре дня в неделю в ресторанчике яблоку негде упасть. Несмотря даже на то, что вход становится платным. Танцплощадка превращается в сцену. Бернар приглашает музыкантов, танцоров, певцов, «живые маски», заклинателей змей.

— Организация таких вечеров —это что, стремление собрать побольше едоков?

— Начнем с того, что я приглашаю далеко не всех. Лишь тех, кто проходит мой внутренний конкурс. Круг постоянно выступающих исполнителей в основном давно сложился. На сцене то, что люблю сам, — традиционные африканские танцы. Это впечатляющее зрелище, особенно так называемые «силовые танцы».

Сколько здоровья, силы, свободы в движениях танцоров-атлетов! Но они подчинены одному ритму, одной идее... Скажешь, опять намекаю на свободу, на анархию? Но что делать, видимо, так устроен.

Часто слетающее с уст Бернара слово «свобода» — отнюдь не пустой звук. Для него —это образ жизни. Примерил здесь просторную местную рубаху-безрукавку с широким вырезом: удобно, не стесняет движений, и ему уже кажется, что европейские рубашки на пуговицах — допотопное изобретение. Если он с кем-нибудь впервые общается, то сам предлагает быстро перейти на «ты», чтобы отличать тех, кого стоит держать на расстоянии безразличным «вы». Не потому ли и душа у него не лежит к автомобилям, а любит с ветерком пронестись по зеленым улицам на мощном, дорогом «Ямахе».

— А какая нравится музыка?

— Конечно, джаз. Он близок всем, кто ощущает тягу к полному самовыражению, поиску собственного «я», не связанного предрассудками писаных и неписаных законов нотных партитур. Джаз — это процесс мучительного рождения собственной свободы, своего «я» через поступательное движение вперед к гармонии с другими «я». Но мне нравится и другая музыка.

— Какая?

— Украинские народные песни.

Тут я действительно опешил, не поверив ушам:

— Почему вдруг?

— Их любил батька Махно...

Бобо —Д и у л а с с о