Вокруг света 1992-02, страница 33

пива, кипрей. Взойти на пригорок все равно, что взобраться на стог сена, —не на маленький стожок, а на большую скирду. Волнухи в траве и в крапиве, как птенчики радужных птиц. Шляпки их розовы, с ободками; сломишь волнуху, на сломе проступит розовое молоко. Есть волнушата величиною с копейку, есть с пятачок и есть большие, как оладьи, намазанные брусничным вареньем. У каждой волнушки под шляпкой пушистая бахрома, будто шарф.

Одна семья волнух живет от другой поодаль. Волнухи играют в прятки с тобой — волнушатником. Облазишь пригорок, все нет, нет и вдруг подвалит целое племя. Оберешь мал мала меньше, с чуть слышным, как цвири-канье осеннего кузнечика, хрустом; руки твои умыты волнушечьим молоком.

Распрямишься и сразу увидишь: склоненные, как солнце к закату, уставшие за лето цвести ромашки; желтые соцветия на прямых стеблях зверобоя; запунцовевшие гроздья рябины; алые платки калины; летящие по воздуху, как бабочки-капустницы, березовые листья; затрепетавшие от легкого дуновенья рдяные листья осины. И синеву Большого озера внизу. Озера много, как неба.

В небе медленно проплывет коршун-канюк, тонко-печально кликнет, пожалуется на канючью судьбу: вечно летать, высматривать с высоты мышиную жизнь в траве, навострять когти...

Сойдешь с пригорка, тут тебе и опушка, начало леса — беломошный бор с маслятами, лисичками, моховиками; а то и белый найдешь — боровик, если утро было с теплым, как парное молоко, туманом. Перевалишь горбатую боровину, угодишь в малинник. Там гляди не наступи на лапу медведю: медведь сластена, большой любитель малины.

Дальше пойдешь, углубишься в увитый лишаями ельник. Вдруг явится круглое, с зыбучими берегами окуневое озеро; разматывай уду, дожидайся, когда запрыгает, унырнет поплавок под большой плавучий лист белой лилии...

Дня еще много впереди, солнце в зените, а уже умыл ноги в росе на отаве, набрал волнух на пригорке, нашел в бору белый гриб, порыбачил, потешил себя сладкой малиной...

Остановишься у ручья, ручей лопочет. Наклонишься к ручью, посмотришь себе в глаза, удостоверишься: да, это я, иду по лесу, все вижу, запоминаю; для чего-нибудь пригодится.

Над водою ива, на крутом ручейном берегу ель. На самой долгой нижней еловой ветке сидит серый рябчик, крутит головкой, ждет, боится тебя. Зафырчит крыльями, тотчас отзовется, с соседних елей, таким же фырчаньем выводок — рябчиковая семья.

За ручьем дорога (и к ручью привела), по бокам ее матерые толстост-волые осины. Из осиновых стволов местные люди выдалбливают лодки, похожие на щук, пляшут на волнах в

Большом озере. Волны тоже бывают большие.

Дорога сойдет в лощину; у самой дороги, как на прилавках разложены, гроздья брусники. На лужайке найдешь сомлевшую за лето, сладкую с горчинкой, духмяную земляничину. Поваляешь ее во рту, вспомнишь, как пахло лето. Земляничиной пахло. Подсинишь губы черникой; черники полно. Заглянешь на болото, попробуешь на зуб зеленую клюквину. Тверда, кисла!

В лес идешь навстречу солнцу, чуть полевее, так, чтобы пригревало твое правое ухо... Можно пойти и в другую сторону, подставить солнцу затылок... Там тоже лес. Но в тот лес ходят из соседней деревни, снизу, с Берега, а мы на Горе. Наша деревня так и называется — Гора, а та, что у самого озера, Берег. То есть деревни называются по-вепсски: Берег — Ранта; Гора —Сельга. А все вместе, Берег с Горой, —Нюрго-вичи,«Нюрг» по-вепсски «крутой склон».

Мы живем на Вепсовской возвышенности, отсюда берут начало текущие в Ладогу самые чистые наши реки: Оять, Паша, Капша. Все села здесь строены вепсами, названы веп-совскими именами. Вепсы — маленькая, но древняя, уходящая корнями к самому первоистоку Российского государства народность; в старину ее звали весь. Чудь, меря, весь — выходцы из лесов и болот, мирно жительствовали в Новгородской Руси; племена эти сродни финнам. Нынче вепсы обитают между Ладожским и Онежским озерами, граница их обитания простирается в Вологодскую область и Карелию. Собственно, никакой границы нет. Вепсы живут так же, как русские крестьяне, в лесных, озерных селениях. Многие вепсы подались в города, женились на русских девушках, русские на вепсянках. По-вепсски, на финский манер, враскачку, разговаривают старики со старухами в глухих, обезлюдевших деревнях, попивая чаи с калитками, испеченными в русских печах. (Калитками на Новгородчине издавна называют ватрушки с картошкой или брусникой.)

Да, так вот, уйдешь утром в лес, полагаясь на ясное солнышко: выведет, на обратной дороге погреет тебе левое ухо. И так все идешь и знаешь, что ты еще в ближнем, как бы пригорном (при Горе) лесу. Ближний лес до реки Сарки, а за рекой — дальний. Вечером в деревне у тебя спросят, где побывал; если скажешь: «За Саркой», — к тебе отнесутся как к человеку издалека: за Сарку мало кто с Горы нынче ходит.

Сарка река особенная, впрочем, у каждой реки свой характер. «Сар» по-вепсски «еловый лес»; Сарка и вытекает из Сарозера, то есть еловая речка вытекает из елового озера. Течь Сарке недалеко, до реки Генуи. Можно за день дойти от истока Сарки до устья. Была бы торная тропа, за полдня бы дошел.

Река Генуя на Вепсовской возвышенности непонятно откуда взялась. То есть река-то понятно... А вот назва

ние... Мы знаем Геную в Италии... Побывал ли хотя бы один итальянец на вепсовских холмах, того мы не знаем. Вепсы звали свою речку веп-совским именем Эноя, а кто-то русский подправил: «Эноя» русскому уху ничего не говорит, а «Генуя»... будит воображение. Есть в тех местах еще и река Темза.

Сарка говорливая река, с крутыми поворотами, то туда, то сюда бегущая, темноводная, с желтым песком на донышке, с каменными порогами-ревунами, с тишайшими округлыми черемуховыми заводями, с бобровыми плотинами... Бобры осины спилили так, чтобы те пали в воду, загородили бег реки, а им, бобрам, тут хатки бы построить, в приостановленной воде поплавать, впрок заготовленной осиной кормиться. Когда-то по Сарке сплавляли лес, с делянок за Сарозером, в Большое озеро, по Капше, Паше в Свирь, по Ладожскому каналу к нам в город. Что сплавили, а что утопили, после себя не убрали. Река завалена лесом; лес в воде не гниет...

Вот бы собрать команду хороших ребят, поехать летом на Сарку, очистить красивую лесную реку от топляков и завалов... Река бы заново родилась, заиграла. Давайте запомним: Сарка нас ждет! И Генуя будет нам рада-радехонька!

Нынче Сарка замечательна своей полной одичалостью; стежки-дорожки по ее берегам заросли папоротниками в человеческий рост; идущего вверх или вниз по течению реки человека я ни одного не встретил за годы моих хождений. (Я-то хожу, не ленюсь).

За рекой Саркой открывается великое множество... нет, не дорог, а лесов, болот, озер, ягодно-грибных мест, спусков-подъемов... Но река так сразу не отпустит, приманит тебя своим единственным на свете голосом, своей таинственностью, дикостью-нехоже-ностью... Кто побывал за тем перекатом? Может быть, и никто, я первый... И еще говорили в нашей деревне и на Берегу, в Корбеничах, Озровичах, Ха-рагеничах, даже за Харагинской Горой, в Лаврове, на Кончике, в Пашозере... То есть в каждом из этих селений нашелся рыбак, ловивший форель на Сарке. Или знавший такого ловца. Рыбак утверждал, что форель на Сарке поймать можно, но только в ненастную, сумеречную погоду без дождя: в ведро форель увидит ловца, ни за что не клюнет. И в дождь не берет.

Не утаивая, сообщали наилучшие приемы лова форели: грузило поднять повыше от крючка, чтобы поводок свободно болтался туда и сюда; поплавок пониже, к самому грузилу: на перекатах мелко. Кидать под порогом в быстрину, удилищем поводить, запускать приманку под камни и коряги. В отношении червя и крючка высказывались разные точки зрения. Одни настаивали на двойчатке — сдвоенном крючке, с двумя же червями. Другие полагались на простой крючок, на одного червя. «Форель если схватит, то

31