Вокруг света 1996-10, страница 31

Общественный транспорт в этот день не работает, а в Иерусалиме, говорят, ультраверующие заблаговременно перегораживают проезжую часть, чтобы у безбожников не осталось и мысли о кощунственной поездке. Полиция, правда, очищает улицы, но верные не сдаются: за ними, в конце концов, упорство и терпение, выкованные тысячелетиями. Наши израильские друзья посоветовали нам не беспокоиться: Эйлат — город современный, и ничего подобного там не бывает. На фабрику же успеем в воскресенье — ближайший рабочий день.

Да еще к нам большая просьба: в субботу не курить в ресторане, это может обидеть верующих. В фойе, в номерах, на улице — пожалуйста, но только не в гостиничном ресторане. Вот и все. В остальном день будет такой же, как и любой другой. Работают океанариум, дельфинарий (дельфины соблюдать субботу не обязаны, а дельфиноведы — люди современных взглядов). Готовы к дороге по горам и барханам джипы. Их шоферы, джигиты пустыни, ставят гостеприимство выше всего. Да и в городе открыты многие кафе, лавчонки и даже небольшой супермаркет.

Тем временем мы вырвались из гряды желто-бурых холмов, увидели синее-синее Красное море и помчались вдоль цепи сиреневых гор, у подножья которых буйствовали пальмовые рощи. Затем горы и пальмы как бы плавно отошли на задний план, и немедленно началась великолепная набережная. Пусть слово «великолепная» не наводит вас, читатель, на мысль о слабости изобразительных средств у автора этих строк. Как еще назвать открывшийся перед нами вид, где на фоне гор и пальм одно за другим тянутся огромные здания, каждое из которых не повторяет другое, и каждое штучное, а перед ними — тоже пальмы и высоченные кактусы и еще какие-то растения с огромными листьями, усеянные цветами? И вдруг задник сцены померк, а дома загорелись ослепительным светом, и на небе вдруг вспыхнули очень крупные звезды.

На другом берегу залива тоже вспыхнули довольно скромные огни иорданского города Акабы, а за ними непроглядная тьма окутывала пески Саудовской Аравии. Там, естественно, тоже была пятница.

Собственно говоря, пятница кончалась перед первым километром израильской территории и вновь продолжалась на восьмом. Потому что ширина этой самой узкой части страны составляет семь километров. Но эти семь километров приносят плоды — в широком смысле слова — неизмеримо большие, чем сотни километров песка справа и слева от них.

Кстати, и залив слева и справа называется Акабским, а тут — Эйлатским. В этом нет ничего удивительного: на арабских картах Персидский залив именуется Арабским, а на корейских (северных и южных) нет Японского моря. Есть Восточно-Корейское.

Впрочем, из всех споров (особенно здешних) эти — самые безобидные. Но, хотя споры и остаются, желающий сыграть в казино может сходить пешком за границу — в египетский городок Таба и попытаться поймать Фортуну. В Израиле игорный бизнес не приветствуется, в Египте тоже, но от Табы до собственно Египта такие километры раскаленного песка, что бациллы греховного азарта до морально здорового населения страны не долетают.

Любители с гарины на автобусе едут в Иорданию и уже через четверть часа любуются хорошо сохранившимися руинами Петры, древнего набатейского города Красной Скалы. Так переплелась история соседних родственных народов на этом песчаном берегу, что развалины древнего Эйлата с двойной стеной, плавильными печами — в двух шагах, но за границей. Эйлат построил царь Иехосафат, после того, как при царе Ровоаме, сыне Соломона, египетский фараон разпушял Эцион-Гебер. Иехосафат сокрушил эдомитян, претендовавших на крепость, и переименовал порт в Эйлат (в русском тексте Библии - Элаф), слегка передвинув его к востоку.

Что рыться в прошлом! Оставим это археологам, хотя в специфических условиях Ближнего Востока и их занятия могут оказаться небезобидными. Короче говоря, нынешний Эйлат стоит на месте библейского Эцион-Гебера и совсем рядом с Элафом.

В нынешнем же времени процветание Эйлата вызвало к жизни и Табу египетскую, и туризм в Петре иорданской, и — в сущности — появление Хургады на противоположном берегу кристального Красного моря.

Воздух был горяч и сух. В Эйлате сегодня +42°. Об этом сообщала доска у гостиницы. Завтра будет то же. Горячая сухость не утомляла, дышалось очень легко. То ли оттого, что воздух был совершенно чист. То ли потому, что рядом еле слышно плескалось прохладное море.

Там было всего 28.

Брат мой с ямайской прической

Наверное, теперь я уже никогда не узнаю, кто был этот человек. Мы поговорили с ним два раза, и он называл меня «брат мой». Как мне известно, так любят говорить ямайские негры. И прическа у него была, как у ямайского негра, — множество косичек. И кожа была соответствующего цвета. Встретил я его так...

Мне очень хотелось побродить по городу, выйти за пределы набережной, посмотреть: а существует ли город Эйлат вообще за пределами курортной зоны? Гостиница и пляж — это прекпасно, но, согласитесь, хочется иногда уйти из этого оазиса беззаботности, пройтись по обычной улице, посидеть в кафе, общаясь с неприезжими эйлатчанами.

От самой набережной, свернув за мраморную стену гостиницы, я прошел по улице и, привлеченный тенью, остановился на небольшой площади. Чернокожий человек с ямайской прической, не торопясь, подметал дорожку. Работает в субботу! Нет, не местный... Я приветственно поднял руку, не зная, на каком языке к нему обратиться. Человек улыбнулся.

— Шабад шалом, ахи! — сказал он на природном гортанном иврите. — Доброй субботы, брат мой!

— Есть здесь какой-нибудь магазин, открытый в субботу? Мне нужно купить открытки и конверты с марками, — спросил я по-английски.

Но он не принял английского. Значит, точно, не ямайский негр!

— Есть здесь, брат, поднимешься по лестнице и налево.

— Спасибо, брат, — отвечал я благочестиво, — но работают ли они сегодня?

— Работают, брат, здесь многие работают. Бог им простит.

Он махнул рукой в сторону лестницы и вернулся к своим занятиям.

Я поднялся по лестнице, купил открытки, поплутал еще немного и, свернув за угол, оказался вдруг на крутой, кривой и очень чистой — типично средиземноморской улице. Из-за белых глухих стен свешивались зеленые ветви, виднелись красные черепичные крыши. За красивыми коваными воротами стояли машины. Таких улиц оказалось довольно много, и стихийностью своих поворотов, подъемов и спусков они вызывали умиротворение. Улицы были пусты: время было самое полуденное. Там, ближе к морю туристы сновали в любое время дня. Здесь туристы не жили. Здесь жили свои. Очень не бедные свои.

Свои жили и в следующем квартале аккуратных, но скучноватых панельных домов. Я вновь вошел в переулки беленых стен. За следующим поворотом наткнулся на двух низкорослых раскосых людей в шортах. Лопатами они пересыпали белый коралловый песок. Они приветливо улыбнулись.

— Шалом, — сказал один с тягучим индокитайским акцентом.

А второй спросил:

— Ма нишма. Как дела, — но как-то без вопросительного знака.

— Шалом. Эсер — ответил я, гордясь свежеприобретенным слэнговым выражением. — В десятку! Ва ма нишма? А у вас как?

На их лицах ничего не отразилось.

— Шалом, — протянул первый.

А второй запел:

— Ма нишма?

— Вы вьетнамцы? — спросил я по-английски, — Вьетнам?

— Выетнам?

— Вьетынам? — это слово было им понятно не более других, и первый вновь протянул:

34

ВОКРУГ СВЕТА